[indent]Блэйд терпеть не мог усложнение операций. Точнее сказать не так, такие сильные эмоции в отрыве от постоянного, как у хорошей гончей, чувства преследования добычи и мести, были ему не свойственны. Всё, что не входило в крайне узкую сферу его интересов, попросту не было достойно ни внимания, ни сильных переживаний. Однако он чувствовал себя донельзя уставшим уже сейчас, только лишь на этапе подготовки. И, конечно же, как обычно, позволял Кафке творить над ним всё, что заблагорассудится, только бы ему не пришлось решать все эти важные проблемы. Он даже не слишком замечал, что именно она делает, пока не прозвучала крайне неожиданная для него фраза.
[indent]Понять, откуда это взялось, соединить одно с другим получилось у него далеко не сразу. Прямо по лицу читалось, как вертятся и щёлкают внутри проржавевшие — регенерация могла восстановить всю его голову, даже если она разбита в кашу, но не ускорить процессы её работы, — шестерёнки мыслей Блэйда. Ему необходимо показать, что он расстроен? Разочарован? Рассержен? Наверно, так не слишком успевающие ученики смотрят на параграф в учебнике, в котором не понимают ни одного слова, а, между тем, это задачка, которую им нужно решить, и не позже, чем к завтрашнему дню.
[indent]— У меня… Никогда не было женщины.
[indent]Он сказал это очень просто и с воистину поразительной для него уверенностью, ведь обычно Блэйд сомневался в каждом из своих мутных и разрозненных, словно разлетевшейся по всей комнате мелкие осколки зеркало, больше не способные захватить всё его отражение и вместо этого искажающие  Он сказал это очень просто и с поистине удивительной для него уверенностью. Обычно Блэйд сомневался в любом из своих мутных и разрозненных воспоминаний, словно по всей комнате разлетелись мелкие осколки безжалостно разбитого вдребезги зеркала, больше не способные захватить всё его отражение и вместо этого искажающие реальность, каждый по-своему. На сей раз он даже не колебался, он точно знал.
[indent]Он уповал, что задавать наводящие вопросы Кафка не станет, так как, хотя не солгал про женщин, тем не менее, так же отчётливо улавливал, что кто-то был. И не просто был – он не замечал никого другого, кроме этой загадочной личности. Поэтому от него ускользнули какие бы то ни было подробности о том, вздыхал ли кто-нибудь по нему, проявлял ли знаки симпатии, пытался ли завоевать его сердце. Ни имён, ни внешности, ничего, только одна-единственная подобная путеводной звезде мягкая улыбка, обволакивающая его душу, словно волны океана. Но кому принадлежала эта улыбка и получилось ли хоть что-нибудь между ними – память уже не желала подсказывать.
[indent]— Извини, что доставляю столько проблем.
[indent]Блэйд не мог, конечно, видеть и оценить себя со стороны, но не требуется быть гением, чтобы сообразить – его, скорее, можно принять за похоронного агента, чем за влюблённого спутника жизни. Или даже не влюблённого, ведь существуют браки по расчёту. Такой человек, как он, с первого же взгляда на столь непоколебимое безразличие выдаёт: нет, такой  не будет обременять себя тем, что заставит его предпринимать какие-то дополнительные усилия. Его бы даже в похоронные агенты не взяли, ведь им нужно заинтересовать других услугами своего ритуального бюро. И не то, чтобы природа полностью лишила его харизмы. Скорее, он даже никак не старался её раскрыть и преподнести. Как будто это какой-то давно завалявшийся мусор, который не выбрасывают даже не из жалости — а лишь потому что вовсе позабыли про него.

[indent]- Эй, дамочка, а ты платить собираешься за весь этот эль?
[indent]Кара подбоченилась и обвела долгим тяжёлым взглядом человека, у которого очень болит голова и нет настроения, из-за чего он готов выместить своё недовольство чуть ли не на первом встречном, двух подавальщиц и группу собравшихся поглазеть на скандал зевак. Благо, не вся таверна сюда сбежалась - некоторые были слишком поглощены выпивкой и играми, чтобы обращать внимание на что-либо вокруг, а другие упились до такого состояния, что их пришествие самого Ао не заставило бы встать.
[indent]- Нет у меня ваших денег, что же мне теперь, с голоду умирать на дороге? Спасибо, я уже один раз умерла, мне хватило.
[indent]Явление воскрешения после смерти, пусть и не было распространено повально, всё же встречалось - откати кругленькую сумму сильному жрецу из храма приличного божества, и у тебя есть шанс покинуть План Фугу раньше, чем повстречаешься со взглядом Келемвора. Нежитью от Кары не пахло, поэтому речь могла идти только о воскрешении, не о поднятии.
[indent]- Я всё отработаю, если вы перестанете на меня вопить, - устало проговорила она.
[indent]- Отрабатывать будешь натурой? - неприятно осклабился один из мужчин, пребывающий в сильнейшем подпитии. В таком, что человека от орчихи бы не отличил, и орчиха ему тоже вполне сгодилась бы для утех - даже если бы только что съела своих врагов и не успела даже умыться после этого.
[indent]А ещё хорошо, что она с подветренной стороны этого типа не стояла. Если говорить откровенно - таким сама орчиха могла бы и побрезговать. Она себя, если на то пошло, тоже, наверно, всё-таки не на помойке нашла, а славный запах битвы - не то же, что смачное амбрэ давно немытого свинтуса. Да, путешественники и искатели приключений не всегда имели возможность искупаться, но этот производил впечатление, будто с водой и мылом последний раз встречался в прошлом году, если не дольше.
[indent]- Ну, всё, тренируйте своё паршивое чувство юмора на ком-нибудь другом, с меня хватит, - вспыхнула Кара.
[indent]Кто-то из мужиков потянулся за дубиной - мечом это никак назвать было нельзя, хотя, пожалуй, именно меч и подразумевался, когда это нечто создавали. Кара свела ладони перед собой, готовясь запустить в упрямый лоб того, кто нападёт первым, огненный шар, и ей явно было наплевать, что использовать такие заклинания в закрытом помещении вообще-то себе дороже, и должна она будет уже не только за несколько кружек эля, мясо и овощи, но также и за всё здание. Это если никто не умрёт. А, если да - то вообще придётся бежать со всех ног куда подальше, скрываясь от преследования по закону. Не в первый раз, конечно, но Кара правда очень устала и предпочла бы обойтись без этого... И не полезла бы, если бы её не довели.
[indent]- Да довести тебя проще, чем спичку зажечь, что такое самоконтроль - ты, наверно, даже со словарём не поймёшь, - наверняка Сэнд или Калак-Ча не преминули бы сказать что-то в таком духе.
[indent]Вспомнив о них, Кара вышла из себя ещё больше. Вот сволочи, называли себя её друзьями, а сами бросили умирать. Прекрасные друзья, таких друзей даром не надо.

Обломки раскуроченного, местами расплавленного, а где и просто разломанного металла торчали со всех сторон так, что Инсин боялся пошевелиться на своём месте главного пилота. Он понимал, что доведённый до такого состояния ауруматон может взорваться в любой момент, но правда не мог пошевелиться. Несколько кусков обшивки вывернулись вовнутрь, искрила проводка, острые края почти впивались ему в бока, а один застыл в опасной близости от шеи — если конструкция продолжит разрушаться, острый край просто срежет ему голову. Инсин замер, впервые в жизни ощущая себя в такой опасной близости от смерти, она уже почти дотянулась до него, вот-вот вцепится.
Но вдруг послышался скрежет и лязг — кто-то вскрывал корпус с той же лёгкостью, как консервную банку. В широком проёме показались отвратительные волчьи морды.
— Смотри-ка, всё ещё живой человечишка. А я думал уже, мы голодными останемся, — широко оскалился во всю пасть первый из них.
— Нам нельзя его есть. Я узнал его, это тот самый гениальный ремесленник, из-за которого у нас уже столько лет не оберёшься проблем, — второй вцепился когтистой лапой в плечо товарища. — Теперь настала ему пора ответить за всё это, но не смертью. Притащим его с собой, полезный раб выйдет.
— Ха, я посмотрю на лица сяньчжоусцев, когда талант, которым они так гордились, обернётся против них, — пролаял третий.
Инсин закрыл глаза, даже молитва бессильно застыла на его губах. Никто не спасёт его здесь, никто не услышит. Он больше никогда не увидит товарищей из Квинтета... не увидит Дань Фэна. На этот раз даже Пожиратель Луны не сможет прийти к нему на выручку, как делал это всегда. Дань Фэн... что же с ним будет, когда он узнает... Нет, Инсин не прольёт сейчас ни слезинки на радость этим тварям, они не будут смеяться над его болью и издеваться над чувствами. Бессильная злость смешалась с безысходностью и тоской — кажется, он в ловушке, ему уже не выбраться из этой передряги. Но как же хочется в последний раз взглянуть в глаза дракона и попросить ни о чём не сожалеть и жить дальше. Не отказывать себе в радостях жизни, не запирать в четырёх стенах святилища, а жить по-настоящему.
Инсин позволяет вытащить себя из ауруматона, сковать ему руки, у него нет никаких сил сопротивляться после такого затяжного боя, да и как минимум одно ребро ему, кажется, повредили, но внутренне клянется — пусть терзают его как угодно и делают что вздумается, но он не станет ничего для них создавать и никак помогать. Даже просто шагать ему тяжело и больно, он стоически закусывает губу и сосредотачивается на том, чтобы передвигать ноги, не позволяя им заплестись и предательски уронить его лицом вниз. Предчувствие подсказывает — это лишь начало его боли.
Он помнит слишком хорошо. Борисинцы всегда как никто хорошо умели истязать пленников. И, может быть, он скоро воссоединится с родителями. Только одно лишь это его сейчас и греет. Хотя покидать Дань Фэна так рано ему отчаянно не хочется, но судьба снова не спросила его мнения. У него нет выбора, он и правда всего лишь раб, бесправное создание из аппетитного мяса и костей. Инстинкты могут взять верх над этими животными в любой момент, и они сожрут его прежде, чем вспомнят, что он им пригодится.
★★★★★
— И как мы об этом ему скажем?
— Я не стану, я боюсь... давай пока притворимся, что ничего не случилось?
— Да уж, прекрасный план, как будто не заметно, что нас стало наполовину меньше...
Выжившая часть отряда Комиссии по Ремёслам боязливо вжимала головы в плечи от перспективы объясняться с Верховным Старейшиной. Они отчаянно уповали на то, что он чем-то занят и не будет ожидать возвращения Инсина на пристани.
— Как ты думаешь, он уже...
— Давай не будем об этом говорить.
Они не хотели бросать Инсина и убегать, это даже при всём их желании выжить ощущалось как слишком откровенное дезертирство, а на Лофу не так воспитывали солдат. Но он сам остался их прикрыть и велел убираться. Останься они — и погибли бы все. Они приняли его жертву, но теперь им сделалось невыносимо стыдно — настолько, что они не могли смотреть даже друг на друга.

[indent]Блэйд снова ощущает на себе всё это, и не так, как было тогда – она пронзала его раз за разом, но физически не могла воткнуть меч в тело больше, чем по одному разу, ведь у неё был только один клинок. Сейчас же он ощутил все эти раны в точности как в тот момент, когда они были нанесены, но только все сразу, слитые воедино. И на этот раз у него нет даже возможности сделать вдох между ними.
[indent]Его мир окунается в боль, не остаётся ничего, кроме боли. Он не помнит ни долга перед Кафкой и Элио, ни дружбы, ни любви – ничего, кроме бесконечного океана страдания. Крик застревает в глотке, мышцы рвутся, кости дробятся. Тысяча смертей происходит с ним одновременно. И при этом он не может погибнуть, поэтому момент умирания превращается в вечность. Его наказание не прекращается.
[indent]Если он принесёт смерть тому человеку – всё закончится. Он чувствует агонию, потому что ещё не сделал этого.
[indent]Всё, что Блэйд вспомнил после встречи с той женщиной, стирается подчистую, остаётся снова лишь оболочка, желающая убить и умереть. Из-за кровавой пелены он ничего не видит перед собой, поэтому меч нашаривает вслепую. Пальцы сжимает рукоять - слишком сильно, как будто она его спасательный круг.
[indent]- Трое должны… должны… должны…
[indent]Блэйд бормочет себе под нос, куда-то бредя - ноги заплетаются, как у пьяного, он слишком не в себе, чтобы воспользоваться наручем или спросить направление. Он буквально утратил способность воспринимать существование кого-либо, кроме дракона – и дракон его единственная цель. Блэйд не освободится, не найдёт покой, пока не пронзит его сердце. Он хочет, чтобы все закончилось, хочет, чтобы эти безжалостные лазурные глаза погасли навсегда.
[indent]Его мир окрашивается кровью, он видит багряную луну, видит образ своего убийцы. Его изящную корону из рогов и полный безумия взгляд. В этом взгляде его приговор. Кто это такой? Что произошло? Почему? За что?.. Точно. Они враги. Они всегда были врагами. Им предназначено убить друг друга.
[indent]- Трое должны заплатить…
[indent]Он повторяет это механически, как кукла, следуя тому, что сказал ему тот голос. Ему казалось, что он успешно забыл те дни. Что близость Дань Хэна смогла его исцелить. Но сейчас это снова лишь обломок человека, вынужденный следовать команде, вырезанной буквально на его теле. Между приказам и настоящим моментом ничего как будто бы и не было, всё это провалилась в пустоту. Охотники за Стелларонами, примирение с Пожирателем Луны. В его мире все они больше не существовали. Осталось лишь предназначение, ради которого он был создан. Всё завершить. Уничтожить, уничтожить, уничтожить.

Хорошие ребята. Хорошие. В этом году набрали хороший курс. Остаётся лишь один вопрос, совсем-совсем маленький, но весьма актуальный вопрос — как же сделать так, чтобы они дожили хотя бы до конца этого года. Задачка со звёздочкой даже для такого гения, как Штейн.
Потому он курит уже третью сигару, и скоро стул подаст на него в суд за эксплуатацию и жестокое обращение. Вся комната превратилась в затянутое горьким серым маревом загадочное пространство, в котором сверкают только его очки и бешено вращающийся штырь.
Завтрашний урок по групповому резонансу душ станет знаменательным. Решающим. Ладно... он по крайней мере сможет обеспечить, чтобы они случайно не поубивали себя или друг друга. А всё остальное зависит только от них самих. Особенно от Маки — если кто-то и может их организовать, то это она. Дочь Спирита талантлива и подаёт надежды. Только бы не зазналась преждевременно и слишком сильно... и никто не погасил бы её свет до того, пока он не окрепнет настолько, что его никакая сила уже не сможет одолеть, поглотить или подавить.
— Тебе вредно курить столько...
Дверь открывается, и часть дыма выветривается наружу. На пороге стоит женская фигура, но не входит — закашливается от всего того, что сразу пахнуло ей в лицо всей мощью холостяцкого жилища.
— Что ты хочешь от меня, Мария?
В его голосе усталость. Она всё время пытается вернуть его на путь истинный и пробудить внутреннее добро. Как будто ему это нужно, можно подумать. Штейна устраивает собственный путь — даже если полный ошибок и сомнительных с точки зрения этичности вещей, зато целиком и полностью его. Мария слишком хорошая для такого, как он. Нет, она действительно хорошая, только ему это морализаторство поперёк горла, а её сияние слишком ослепляет существо, привыкшее к сумеркам, ведь даже сейчас в его комнате не горит ни одна лампа. Она шумная, яркая, и ей, как ни странно, при всех необычностях характера необходим кто-то нормальный.
Она не сможет войти в его мир. Или сломает его, или он сломает её — третьего не дано.
— Шинигами-сама хотел тебя видеть. У него есть просьба перед завтрашним уроком.
— Хорошо, я скоро подойду.
Он может пойти прямо сейчас, ничем не занят, его ничто не держит в этом доме-лаборатории, он просто не хочет идти вместе с Марией.

Хорошие ребята. Хорошие. В этом году набрали хороший курс. Остаётся лишь один вопрос, совсем-совсем маленький, но весьма актуальный вопрос - как же сделать так, чтобы они дожили хотя бы до конца этого года. Задачка со звёздочкой даже для такого гения, как Штейн.

Потому он курит уже третью сигару, и скоро стул подаст на него в суд за эксплуатацию и жестокое обращение. Вся комната превратилась в затянутое горьким серым маревом загадочное пространство, в котором сверкают только его очки и бешено вращающийся штырь.

Завтрашний урок по групповому резонансу душ станет знаменательным. Решающим. Ладно... он по крайней мере сможет обеспечить, чтобы они случайно не поубивали себя или друг друга. А всё остальное зависит только от них самих. Особенно от Маки - если кто-то и может их организовать, то это она. Дочь Спирита талантлива и подаёт надежды. Только бы не зазналась преждевременно и слишком сильно... и никто не погасил бы её свет до того, пока он не окрепнет настолько, что его никакая сила уже не сможет одолеть, поглотить или подавить.

- Тебе вредно курить столько...

Дверь открывается, и часть дыма выветривается наружу. На пороге стоит женская фигура, но не входит - закашливается от всего того, что сразу пахнуло ей в лицо всей мощью холостяцкого жилища.

- Что ты хочешь от меня, Мария?

В его голосе усталость. Она всё время пытается вернуть его на путь истинный и пробудить внутреннее добро. Как будто ему это нужно, можно подумать. Штейна устраивает собственный путь - даже если полный ошибок и сомнительных с точки зрения этичности вещей, зато целиком и полностью его. Мария слишком хорошая для такого, как он. Нет, она действительно хорошая, только ему это морализаторство поперёк горла, а её сияние слишком ослепляет существо, привыкшее к сумеркам, ведь даже сейчас в его комнате не горит ни одна лампа. Она шумная, яркая, и ей, как ни странно, при всех необычностях характера необходим кто-то нормальный.

Она не сможет войти в его мир. Или сломает его, или он сломает её - третьего не дано.

- Шинигами-сама хотел тебя видеть. У него есть просьба перед завтрашним уроком.

- Хорошо, я скоро подойду.

Он может пойти прямо сейчас, ничем не занят, его ничто не держит в этом доме-лаборатории, он просто не хочет идти вместе с Марией.