радио знакомо захрипело, щёлкнул переключатель, заиграла "californication": it's the edge of the world and all of western civilization.
но чарли не спешил подниматься с кровати — его сил хватило только на то, чтобы приоткрыть глаза и сипло выдохнуть. тошнота могла бы подступить к горлу, но этого не случилось: если исходить из временных рамок, "вчера" он не прикасался ни к алкоголю, ни к вредной пище. впрочем, если так подумать, он плохо помнил, что было тем "вчера", о котором сейчас думал. голос диджея наконец прорвался сквозь музыкальный вайб, и свон выслушал привычную сводку новостей: херня, херня, херня. ничего важного, ничего интересного.
— в лесу снова было найдено тело молодой девушки...
— ...и она была совсем без крови, словно её кто-то выпил, — страшным голосом вместе с парнем закончил чарли. на самом деле это была не совсем легальная волна, но кто мог бы его осудить?
почему он поставил на будильник пиратский канал? ну почему не классику? или хотя бы официальные новости форкса. теперь ему приходилось снова и снова слушать, как нашли девушку, а потом ехать в участок, потому что в морг доставили ещё одно тело: парня с разорванным горлом. гризли в этом году были пиздец какими злыми.
чарли хохотнул.
в комнате беллы было тихо — её не было дома. в тот, первый, день он искал дочь, звонил ей и бесконечно злился, что она ушла к калленам, не предупредив его.
сегодня же он даже не думал с ней связываться. в один из бесконечных "сегодня" он даже наведался в дом вампиров, но ничем хорошим это посещение не закончилось.
утром он снова проснулся от заебавшей его песни. а потом — снова. и снова. и снова.
иногда чарли приводил себя в порядок, выходил в люди, слушал то, что уже слышал раньше, и заканчивал день так, как было положено. как было нужно.
а иногда он начинал крушить собственный дом. ненавидел эти стены, ставшие свидетелями его собственного ничтожества. бегства рене, неспособной на глубокие чувства, пренебрежение от собственной дочери. его собственное заключение.
когда чарли убегал из поместья клана арджентов, он для себя решил, что никогда не превратиться ни в старика джерарда, ни в полубезумную викторию. единственный человек, который не вызывал у него приступов тошноты, — кристофер. но и тот был под гнётом жены и тестя.
оказавшись от них так далеко, как только мог, чарли выдохнул, позволил себе расслабиться. и жил бы до самого конца в мире с самим собой, пока в их город не приехали... вампиры.
карлайл каллен, который сразу ему не понравился, быстро занял своё место в социальной жизни форкса. его семья появлялась то тут, то там, и всем они нравились.
чарли прекрасно знал, что они из себя представляли. ходячие трупы, спящие убийцы. вегетарианский образ жизни, которым они так гордились (исходя из цвета глаз), они всё равно смотрели на людей... голодно?
чарли не хотел, чтобы его что-либо связывало с ними, хотя охотник в нём недовольно ворчал. наверное, невозможно избавиться от значительного куска себя, даже если ты очень этого хочешь.
чарли сидел на краю кровати, упёршись локтями в колени и тупо смотрел на затёртый серо-зелёный ковёр, знакомый, привычный, но... когда-то чар едва обращал на него внимание, а теперь выучил каждый ебаный узор, каждое плетение. потому что и засыпал на нём, и блевал, а однажды — перерезал себе глотку, потому что стало невыносимо.
на следующее утро мысль о том, что увидела бы белла, если бы завтра наступило, была невыносима. больше он такое не повторял, хотя бы потому, что волновался за дочь.
с большим трудом он заставил себя выйти из спальни, зайти в туалет, чтобы отлить, а потом и умыть осунувшееся лицо. ему казалось, что он выглядел сонным и усталым, но зеркало показывало ему... ну, себя. таким, каким он был всегда. несколько секунд чарли буквально гипнотизировал отражение, а потом было отвернулся.
краем глаза заметил какое-то движение, потому отреагировал резко и сразу. обернулся и потянулся к зеркальной глади, коснулся, и ему почудилось, что пальцы провалились в ставшее вязким зеркало.
— что за?..
чарли мотнул головой. видение пропало. он отшатнулся и сглотнул: видимо, безумие всё-таки добиралось до него, просто медленно, по чуть-чуть, чтобы после захватить всего и разом.
он выключил свет и замер на пороге. в глубине своего отражения ему виделись цветные блики.
— херня какая.
пора было выпить очередную кружку дрянного кофе и съесть вафли, оставленные дочерью. чарли уже ненавидел их вкус, но дома не было ничего другого.
они должны были завтра съездить за покупками.
завтра...

Билл скалится в усмешке, смотрит взглядом прожигающим на Комету глупую, что изо всех сил пытается свой страх не выдать, но ничего сделать не может, а так хочется шею свернуть противной девчонке. Да только мешает что-то, невидимой стеной словно Звездочку несносную от него отделяя, не позволяя рукам новообретенным тонкую шею девичью сдавить. Пламя беснуется на его пальцах, скрытых в печатках, мерцает мистическим голубым светом в ночной тьме, угрожая спалить весь проклятый городок со всеми его обитателями. Но... Словно что-то препятствует ему, мешает, не пуская, не давая открыть портал в свое измерение и слиться с ним в едином танце хаоса и безумия...

Билл хохочет, от простого понимания - барьер вокруг города все еще существует, и теперь он ощущается плотной консистенцией, ощущается плотной и непроницаемой стеной, выбраться из которой невозможно. Жалкие мешки с костями что-то натворили, что мешает теперь ему свершить часть своей мести. Но только ли они виноваты в том, что происходит? Смех демона, отдающий электричеством сейчас на всю лесную округу, пугающий жалких местных обитателей, звучит все громче, когда девчонка глупая кидать в него шишками принимается. Но и они не достигают своей цели по какой-то причине. Быть может, если бы он задумался, то поймал бы ускользающую причину всей этой аномалии, но сейчас... Демон как-то рвано выдыхает, чувствуя как почва словно бы плывет под его ногами и опирается спиной о ствол дерева, умудряясь при этом сохранить свой царственный вид и достоинство и сжимает появившуюся из снопа голубых искр трость. Сжимает так, что вот-вот того и гляди треск послышится, но... Но трость выдерживает, а тени на лице демона выделяются резче. Он не понимает, почему ему так резко стало плохо, почему ему вообще, великому Сайферу, стало плохо, почему энергии так ничтожно мало, и все то плывет перед глазами, то снова становится четким.

- Глупая Звездочка задает много глупых вопросов. Это такая особенность мешков с костями? - лениво тянет он с издевательскими нотками в голосе и подражая Комете тоже голову чуть вбок склоняет, ухмылкой злой терроризируя. - Между прочим, эти мешки с костями, на которых ты охотилась, вооружены и вот-вот очнутся. Ах, гляди, они уже. Это весело, не правда ли? Тебе далеко не сбежать, а они не будут церемониться с маленькой глупой Кометой.

Билл ухмыляется, глядя на то, как мешки с костями со стонами и руганью начинают в себя приходить. Не нужно смотреть в будущее, чтобы понять, что присутствие здесь глупой девчонки их совсем не обрадует. Хотя, ему все равно - ему нет никакого дела до ее жизни, однако есть большое но - он САМ хочет найти способ избавиться от проклятой Звездочки, отомстить, сломать и кинуть ее тело под ноги Шестипалу и Сосне, верша свою месть. И он продолжает будничным тоном, голосом с нотками бархата, словно речь шла об очередной вечеринке в мультивселенной.

- Наверняка Комета глупая даже не знает, что барьер этот, что старина Шестипал вокруг города выставил, сейчас угрожает всем существам. А эти мешки с костями как раз виноваты в том. Впрочем, я мог бы предложить тебе сделку, малышка-Комета. Сейчас твоя жизнь в моих руках. Хотя, я бы с удовольствием посмотрел на то, как вы, жалкие мясные мешки, пытаетесь друг с другом совладать, это зрелище безумно интересное!

Он снова смехом безумным заходится, голову запрокидывая и глаза янтарные жмуря. Ему определенно нравится игра эта, а Билл из тех, кто всегда побеждает. Впрочем, ему даже будет интересно посмотреть на то, как Звездочку глупую плащи эти бестолковые ловить будут. Определенно интересно.

Освоение никогда не бывает простым — это он уяснил еще с того момента, когда на Ярило их сначала встретили вроде бы спокойно и радушно, а на утро попытались арестовать, и потом вовсе пронзили копьем. Иногда Келус машинально касался груди, напоминая себе, что он жив, что способен и дальше ходить, дышать и радоваться жизни. К слову, о радостях...

С тоской глянув на ночное небо Амфореуса, не усыпанное звездами, пустое, словно натянутое полотно, юноша тяжело вздохнул — хотелось, чтобы Март была с ними, потому что их миссия на троих была единственной на холодном Белобоге, а далее их всех развело по разным углам, и все стало слишком сложно. В том числе у них с Дань Хэном, который оказался перерождением Дань Фэна, о котором более подробно ничего не понимающему Келусу поведала Байлу, с присущим ей энтузиазмом, заставив взглянуть на своего спутника иначе. Да, Первопроходец и раньше часто засматривался на вечно прямую спину мужчины, на его искусные движения копья, но в тот момент он чувствовал себя так, словно перед ним некое древнее божество. При воспоминании о грозном и холодном взоре ярких глаз Дань Хэна, принявшего истинную форму, после того, как его проткнул меч Блэйда, Келус всегда покрывался мурашками. Однако, стоило признать, что влечения это не остановило, и порой до боли в кончиках пальцев хотелось сжать чужую руку в своей, остановить, не дать уйти и просто стоять так, глядя в ставшие родными, глаза дракона, и сказать о том, что чувствует.

Из меланхоличных мыслей Келуса, рассматривающего свои руки, привычно затянутые в перчатки, вытянула Мемо, ставшая в этом странном мире его постоянной спутницей. Она легонько щекотнула его хвостом и едва заметно улыбнулась — каким-то образом ей удавалось считывать все его тревоги и немного приободрять. Ему даже было жаль терять такого друга, когда они покинут Амфореус, потому что она, наверное, единственная, кроме Март, по которой юноша тосковал порой, могла приободрить и подставить плечо просто так, не ища никакой выгоды. Хотя того, что сам ее мир был странным, это не отменяло. И все же их вечной веселой хохотушки-лучницы сейчас не хватало. Первопроходец был уверен, что ее зоркий глаз заметил, как он смотрит на бывшего верховного старейшину, и непременно дала бы совет, как хотя бы подступиться к нему. Ведь юноша так боялся все разрушить, поскольку не был мастером красноречия, как величественные Химеко или мистер Янг. Наверное, в прошлом стоило все же попросить пару уроков у Брони, чтобы не казаться впоследствии таким дураком, хотя бы самому себе.

Проходя мимо разрушенных колонн и статуй фурий-лучниц, что могли вмиг пробудиться, но, слава Эонам, были довольно далеко от них, Келус внезапно остановился, нахмурившись, и глядя на виднеющееся вдали место крушения. В ушах зазвучал подозрительный шепот, тот. который он слышал часто по ночам в своих снах. Не владея языком титанов было довольно сложно понять, чего хочет этот голос, поэтому, встряхивая головой и чуть морщась от слабости, нарастающей в геометрической прогрессии с приближением к их разбитому вагону, юноша постарался отогнать этот набат в ушах. Мрачен был и Дань Хэн, но любой другой, не знающий мужчину так близко, как Келус, подумал бы, что на лице бывшего верховного старейшины нет ни единой эмоции.

И вот, вагон, разбитый и искореженный, переломленный напополам копьем Бога Раздора. О, Первопроходец прекрасно помнил, какой силой обладал Гнеус, и что только Мидею удалось пройти его испытание, став новым воплощением бога, помнил, эту давящую, искрящую яростью и тяжестью, атмосферу, в испытании Фаэнона и как юноша с обезумевшими глазами кинулся с мечом на своего друга. Вздохнув, согласно пробормотав что-то невразумительное на предложение Дань Хэна поскорее с этим закончить, Келус сделал шаг к вагону, желая войти внутрь и осмотреться, в возможных попытках найти что-то важное. Но, едва его рука коснулась привычной прохладной обшивки, как по вискам резанула боль, а голос в голове внезапно взлетел до, почти, ультразвука, сгибая юношу пополам со стоном, с бьющимся в висках грозным, почти отчаянным приказом, ставшего внезапно разборчивым голосом титана: "ВСПОМНИ!".

— Только как раньше уже не будет, так ведь? — в его вопросе столько наивности и… боли.

Боли, от которой хочется разреветься у него на плече, но такой слабости Микаса не позволяла себе с детства. Рано познав вкус возможной смерти, ей пришлось отказаться от собственных чувств и эмоций. Быть сильной. Быть непобедимой. Выкованной из стали, закаленной в боях — и она в действительности прошла этот путь, да только… есть ли смысл?

Микаса знает, как убивать титанов.
Микаса знает, что стоит за каждой вылазкой за стены.
Микаса знает цену жизни и смерти.

Но сможет ли она защищать всех вечно? Сможет ли в ответственный момент защитить Эрена? Станет победителем или побежденной? Почти вся ее жизнь красной нитью проходит через бесконечные сражения — и, кажется, они никогда не закончатся. Вся ее жизнь — то самое «как раньше уже не будет». И именно поэтому ей хочется плакать. Навзрыд. Вываливая всю скопившуюся горечь.

Аккерман отводит взгляд и медленно выдыхает. Ей нужно собраться с мыслями, чтобы вновь посмотреть в глаза Эрену, улыбнуться и сказать…

— Однажды будет. Ведь у Элдии есть мы. — в ее словах ни капли лукавства. Разведкорпус под руководством Эрвина, Ханджи и Леви стал одним из сильнейших за всю историю существования, но сила подразделения — хорошо обученные бойцы. Пока бьются их сердца, они будут защищать собственную Родину от титанов, оберегать жизни людей, добиваться той самой свободы. Но в своей работе они зашли слишком далеко — и это страшит куда больше.

— Однажды мы будем просыпаться в более безопасном мире, где нет угрозы титанов. Где есть только кислица, море и мы. — продолжает Микаса, отбрасывая страх. В своей войне они постараются создать этот мир если не для себя, то для других — ведь в этом весь смысл службы.

Немного отстранившись от Эрена, она проводит пальцами по лепесткам сорванных цветов и едва заметно улыбается. Он перехватывает ее руку, едва она убирает пальцы от нежных листьев — и, не сдерживая смеха, устремляется за ним, совершенно не ведая, куда Эрен ее приведет. Листья касаются босых ног — ветки, брошенные детьми, оставляют незначительные царапины, ветер развевает темные волосы.

Сейчас, смеясь и убегая вслед за Йегером, Микаса вспоминает беззаботность детства — как они собирали хворост, отвлекаясь на игры, подсматривали за стражей и встречали Разведкорпус. Деревья тогда казались большими, а разведчики — такими мужественными и недосягаемыми. А сейчас…

Деревья все такие же большие. Именно в этот момент.

Вскользь она бросает взгляд на чащу вдали. Лес всегда страшит местных, но им там было спокойно и безмятежно даже в тревожные минуты сражения с титанами. И однажды они туда вернутся уже не в составе разведгруппы, а просто как Микаса и Эрен — обычные жители, пришедшие собирать хворост для костра.

В одночасье вода касается ступней. Смех не прекращается ни на мгновение — Микаса останавливается и топочет ногами в лужице, вспоминая детство. Они часто возвращались домой после дождя грязные, мокрые, чумазые, словно собирали всю грязь по округе и обмазывались ею. На самом же деле они очень любили лужи и прыгать по ним. И любовь эту, хочется верить Аккерман, пронесли через всю сознательную жизнь, чтобы выплеснуть здесь, в этой небольшой, но глубокой лужице, что осталась здесь после продолжительного ночного дождя.

— Я так скучаю по детству, — тихо произносит Микаса. Кажется, за все время службы она впервые заводит этот разговор и тушуется. Ей искренне жаль, что их детство — счастливое и теплое — закончилось так рано. Против своей воли им пришлось слишком быстро повзрослеть, но этот опыт, определенно, того стоил.

Но даже несмотря на дурачество, Эрен выглядит… печальным?

Тоска сквозит в его взгляде и по началу Микаса не понимает, к чему бы и почему так быстро сменилось его настроение? Она хочет обнять его — и делает это робко и аккуратно, боясь собственного проявления нежности.

После его вопроса все встает на свои места. Так вот в чем дело…
Он боится, но Микаса не понимает, чего именно. Они всегда были рядом, присматривали друг за другом в боях, но о чувствах серьезно никогда не говорили. И то, что он сейчас завел этот разговор, наталкивает на размышления, которые Аккерман давно катала в своей голове. Если бы не война, стали бы они ближе раньше?

— Я всегда буду выбирать только тебя, — шепчет, губами мажет по его уху, — я выбрала тебя еще в детстве. И не собираюсь изменять своему выбору. А ты? — в свои слова она пытается вложить столько уверенности, сколько есть у нее самой, да только вопрос, кажется, тонет в сомнениях. В сравнении с остальными он был ближе всего с ней, чем с другими. Да только от неуверенности и желания быть отвергнутой внутри все пружиной сжимается: сделал ли он свой выбор и уверен в нем также сильно, как и она?

За один день, кажется девушке, Эрен хочет прожить целую жизнь — утягивает ее в цветы, разве что не стискивает в объятиях вновь, но и этого достаточно. Она опускается на колени и, поправляя выбившиеся волосы, внимательно рассматривает цветы. Все та же кислица — удивительная, цветущая, прекрасная. И этот запах… детства. Она бы хотела остаться здесь, следуя его словам. Да только…

— А как же служба? — хмурясь, спрашивает, глядя прямо на него, — нам совсем скоро на службу, а ты сам знаешь, что бывает за прогулы.

Конечно, она бы хотела войти по колено в воду. Плескаться с Эреном да смеяться так громко и заразительно, что распугают всю рыбу. Вернуться лишь с несколькими, не успевшими улизнуть от несносных сорванцов, да только суровая реальность не бьется с их планами. Или, может, будь что будет, Эрен?