Недоверие, мелькнувшее в его взгляде, понятно. В первые годы на Арракисе она сама пережила несколько попыток покушения, и тревога, столь острая поначалу, превратилась теперь в белый шум, звучащий где-то фоном и никогда не утихающий. Положение наследников династий и Война Ассассинов накладывали свой отпечаток на их жизни, заставляя видеть двойное дно у любого поступка и жеста; и всё же, здесь и сейчас они не столько представители своих Домов, сколько два человека, попавших в нелепую ситуацию. Ему нельзя попасться, но и ей тоже, и, вспоминая всё, что говорила мать, Аристе даже не уверена, для кого из них двоих последствия будут серьёзней.
Поэтому его подозрения она игнорирует, и надеется, что ему тоже хватит ума не страдать паранойей сверх меры. Да, она могла сдать его охране, более того, как член Дома Атрейдес она должна сдать его охране, — но не сделает этого, потому что уже дала слово вывести к топтерам беспрепятственно. Да, любой незнакомец может быть агентом разведки, и, конечно, любой предложенный предмет может быть отравлен, — всё вокруг потенциально может нести смерть. Но иногда предложенный плащ — это просто предложенный плащ.
Фейд-Раута её задачу, впрочем, проще не делает — хотя это было бы в его же интересах. Выражение лица после её слов у него настолько паскудное, что где-то внутри кипит малодушная мысль как бы случайно потерять его где-нибудь на улицах, — самой запутанной их части. Аристе, впрочем, ограничивается лишь выплюнутыми ему в лицо словами и прямым жгучим взглядом.
— Ты измучил несчастное животное для меня, и теперь я виновата в том, что не оценила этот широкий жест? — Бурлящее внутри возмущение настолько велико, что она резко останавливается, забыв об осторожности. — И ты искренне считаешь, что после твоих угроз я стану с тобой откровенничать? Чего же ты, давай сюда сразу шантаж, и я побегу за свадебным платьем. Точно-точно.
Аристе качает головой, фыркнув, и возобновляет шаг, но на этот раз — стремительней. Запоздало думается, что она собиралась, кажется, дать объяснения, но что-то пошло не так.
Её реакция на то, как он обошёлся с быком, действительно была продиктована эмоциями и ничем кроме, — все годы тренировок, вся дисциплина, вся выдержка Бене Гессерит насмарку из-за сиюминутной слабости; и что-то в его словах болезненно напомнило ей слова матери вечером после смотрин, — но даже остыв и взвесив всё, Аристе пришла к выводу, что поступила бы так же снова. Как и любой срыв, это стало закономерным итогом сомнений и тщательно сдерживаемой ярости: их свадьба была не союзом, не партнёрством; её, наследницу Дома, собирались продать врагам как какой-то скот, чтобы прекратить насилие, которое начато совсем не Атрейдесами. Позже она узнала про интересы и участие Бене Гессерит, и в своём мнении окончательно утвердилась.
Импульсивную выходку, в конце концов, превратили в инструмент пропаганды. От безобидного "защитим отраду Каладана от Харконненской мерзости" до карикатур, изображавших её в роли матадора, с поверженным быком, в котором без особых усилий угадывался её неудавшийся жених. Рисунок однажды попался ей на глаза и она, конечно же, приказала уничтожить его, но иронию оценила.
— Сейчас меня беспокоит только одно: чтобы мы шли быстрее, — она берёт его за локоть и, озираясь по сторонам, тянет за собой в сторону. Так, чтобы группа случайных прохожих и палатка торговца водой преградили линию обзора одного из патрулей. Солдаты явно зевали на своих постах, они едва ли различат в толпе двух горе-наследников, но рисковать лишний раз не хотелось. — Шагай, тут недалеко.
В его словах, конечно, есть доля правды — в противном случае это не задело бы её. Но правда эта — неполная, и оттого искажённая домыслами и неверными трактовками, вывернутая наизнанку. Если бы её слова действительно не имели никакого значения, её бы принудили подчиниться, но время шло, и о помолвке не вспоминал никто, кроме её матери и Леди Фенринг, что только подтверждало догадки Аристе о том, что в свадьбе в большей степени заинтересованы именно её сёстры по Ордену, а не Император. Возникал закономерный вопрос "зачем", и хотя у неё уже был ответ на него, Ари опасалась, что даже этот ответ — только верхушка айсберга. Было бы слишком самонадеянно полагать, будто ей самой известно всё. Аристе знает только то, что ей позволяют знать.
"Неведение, — думается ей, глядя на его непрошибаемую уверенность дурака, — проклятье и привилегия. Хотелось бы мне, чтобы всё было так просто". Но как вдолбить это в голову ему, не выдавая больше, чем разрешено? Сознание услужливо предлагает зацепку в словах Фейд-Рауты — о том, что его слово тоже ни на что не влияет, — брошенную как бы между делом. Что ж, это немного, но с этого можно начать.
— Если бы мои слова и мой выбор ни на что не влияли, эта свадьба уже бы состоялась. Вот бы только у нас обоих хватало смелости возражать, — произносит она, даже не пытаясь скрыть шпильку в голосе. Он обвиняет её в ребячестве, значит она может обвинить его в трусости, разве нет?
Аристе содрогается, прогоняя вставший перед глазами образ. Один из её снов — тех, что уже не сбудутся. Хрупкое доказательство того, что будущее можно изменить.