Тени от горящих свечей пляшут по стенам узкой комнаты, где пахнет травами, кровью и влажным полотном. Ревекка склонилась над ложем, ее пальцы, быстрые и точные, разматывают повязки. Под ними — Айвенго, вернее, то, что от него осталось после турнира: сломанные ребра, глубокий порез на боку, горячечный жар, пробивающийся сквозь бледную кожу. Много старых шрамов на спине. Ревекка уже видела такие — следы от плети.
— Еще жив, — бормочет она себе под нос, прикладывая ладонь к его челу. — Хотя с такими ранами — чудо.
Она не знает его имени. Пока что он просто "тот самый рыцарь" — тот, кто спас ее отца, тот, кто сражался под девизом "Desdichado", тот, что победил Буагильбера, тот, что рухнул на песок арены, истекая кровью под восторженные крики толпы. Хорошо, что лесные братья посуетились, вытащили...

— Ты мог умереть, — говорит она ему, будто он слышит. — Но нет, тебе обязательно надо было драться до последнего. Как все они.
Она промывает раны отваром ромашки и шалфея, накладывает мазь из окопника — рецепт, выменянный у персидского лекаря на три серебряных динара. Айвенго бредит: мечется, хрипит что-то о предательстве, о короле, о чьем-то лице, скрытом за забралом.
— Тише, — Ревекка прижимает ладонь к его груди, чувствуя, как бьется сердце — неровно, но упрямо. — Ты не на поле боя. Ты в безопасности.
Вперочем, это ложь. Никто из них не в безопасности. Не здесь, не в этом краю, где каждый второй готов предать за горсть монет.
За дверью слышны шаги — это ее дядя несет бинты и новости.

— Говорят, норманны в ярости. Ищут этого рыцаря.
— Пусть ищут, — Ревекка не отрывается от перевязки. — Он никуда не уйдет. По крайней мере, не сегодня.

Айвенго внезапно хватает ее за запястье — слабо, но неожиданно. Глаза его закрыты, губы шевелятся:
— Ровена...
Ревекка замирает. Потом осторожно высвобождается.
— Нет, — отвечает она тихо. — Не Ровена.

Она поправляет подушку под его головой, гасит лишнюю свечу. Завтра он, возможно, очнется. Или нет.
Но сегодня это просто рана, которую нужно зашить. А она просто та, кто умеет это делать.

Энни стоит посреди панорамного зала - того, в котором обычно происходят заседания Семерки. Сейчас огромное помещение практически пустое - за исключением самой Энни, нерешительно мнущейся у двери и не совсем понимающей, для чего ее вызвали, в зале находится только Эшли. Она вольготно расположилась за V-образным столом, чего, пожалуй, не посмела бы сделать, окажись на месте Энни любой другой член Семерки; но Энни она не боится, напротив - это Энни робеет под ее пристальным взглядом.

По обстановке Энни несложно догадаться, что она в чем-то провинилась. Она перебирает в голове события прошедших дней, безуспешно пытаясь вспомнить, в чем могла облажаться; в голову ничего не приходит. Впрочем, Эшли не стремится томить Энни в мучительном ожидании; она тут же обрушивается на нее, не стесняясь в выражениях.

- Это что за херня, Старлайт? - она тыкает по экрану своего мобильного и затем толкает его в сторону Энни, чтобы та могла увидеть проигрывающееся на нем видео.

Запись некачественная, сделана откуда-то из-за угла, и все же на ней отчетливо запечатлено происходящее. На видео Энни избивает нескольких мужчин; отпираться бессмысленно - отлично видно и ее лицо, и демонстрацию способностей. Да и не хочется - Энни не кажется, что она сделала что-то плохое. Она вступила в драку, защищая девушку, на которую напали. А Энни - Старлайт, супергероиня - ведь и должна защищать, разве не так? Правда, ринувшись на подмогу, она и не думала, что этот эпизод может оказаться сперва в памяти чьего-то телефона, а затем - на Ютубе. Улица казалась пустой.

- О чем ты, блять, думала? Молодец какая, подралась на улице. Да еще и светом этим своим ебанула, чтобы ни у кого не осталось сомнений, что ты - это ты, - лицо Эшли перекошено от ярости, она нетерпеливо подскакивает в кресле, забирает телефон и свайпает вниз, переходя к комментариям. - "Это же Старлайт, что она делает?", "Куда смотрит Войт?", "Она что, просто напала на этих челиков?" и все в таком духе...

Внутри у Энни все холодеет. Неужели происходящее действительно воспринимают так?

- Они напали на девушку, - перебивает она, пытаясь объясниться.

Эшли вскакивает, бешено вращая глазами и раздувая ноздри. Резким жестом она велит Энни умолкнуть и выходит из-за стола; она приближается, подходит практически вплотную, заставив Энни отшатнуться, и продолжает орать, тыкая в телефон.

- Какую? Вот на эту, трясущуюся за мусоркой? Нихрена ее не видно, это раз. Никаких заявлений от нее не поступало, это два. Так что ты тут просто избиваешь двух мужиков, что бы там на самом деле ни происходило.

Эшли продолжает наступать на нее, а Энни продолжает пятиться. Это даже смешно: ведь Эшли - обыкновенная женщина, но все же в этот момент именно она держит в страхе Энни, способную в одно мгновение ее искалечить, не наоборот. Энни теряется под ее напором и с трудом понимает, как ей защититься; то, каким именно образом Эшли описывает ситуацию, кажется ей катастрофой. А та не предлагает решения; она лишь продолжает изрыгать из глотки ругательства.

- Ты, блять, в высшей лиге! Ты должна сидеть на своей плоской жопе ровно и делать лишь то, что тебе говорят! А теперь нам предстоит разбираться с иском и отмывать твою сраную репутацию, просто потому что ты решила поиграть в героиню!

До сих пор Энни была растеряна и напугана, но теперь она начинает злиться. Последние слова Эшли задевают ее всерьез. Что значит - поиграть в героиню? Она и есть героиня. Она должна помогать и защищать; это ее призвание, призвание каждого в Семерке, но вместо настоящей помощи они только позируют, дают интервью и участвуют в постановках. Вот что действительно должно возмущать, вот от чего ей действительно хочется восклинуть - что-это-за-херня?

Все должно было быть по-другому. Энни представляла себе все по-другому.

Ей хочется послать Эшли, вернуться в свои апартаменты, собрать те вещи, что успела привезти, и убраться подальше. Ей правда этого хочется в какой-то момент. Но перед глазами всплывает лицо матери, удерживая Энни от еще одного опрометчивого шага: она была так рада, что ее дочь приняли в Семерку... Всю свою жизнь мама посвятила карьере Энни, и попадание дочери в супергеройскую элиту стало ее триумфом; если Энни исключат из Семерки - да еще и с таким позором, да еще и через такой короткий срок, - то она просто не переживет. То есть, переживет, конечно, но жизнь самой Энни с этого момента превратится в ад.

Так что ей придется проглотить и это тоже.

- Меня уволят? - слабым голосом спрашивает она.

Дракон привстал.

Сейчас он был больше похож на большого кота, который от похвалы стал ярче, заметнее, у него даже глаза стали больше. Осторожно двинувшись к демону, он слегка толкнул того носом в живот — но сделал это удивительно бережно, осторожно, чтобы тот ни в коем случае не подумал, что божество каким-то образом хотел ему навредить. Хаку чуть склонил голову набок, словно спрашивал: — «Хотите, я вас прокачу?» — он даже припал к земле, как можно плотнее, чтобы демону было удобнее забираться. Низко урча от удовольствия, дракон прикрыл глаза, с удивлением обнаружив тот факт, что он и впрямь «поплыл» от комплимента демона. «Прекрасен». «Прекрасен»!

— «Держитесь крепче» — дракон утробно проурчал, когда демон на него забрался, при этом отметив необычный ятаган, который так и изучал его широко распахнутым глазом, и не удержался от столь же заинтересованного взгляда в ответ — и... интересно, ему показалось, или оружие... смутилось, он словно захотел спрятаться, стать меньше? Неужели он такой страшный? Хотя... он ведь понравился только демону, мало ли, душа ятагана в этом плане была намного более трепетной и нежной, и именно поэтому он испугался огромного дракона.

Хаку стартовал плавно, бережно — хотя магия требовала буквально сорваться с места, как комета — но это он сделает позже, когда будет настроение похулиганить. А сейчас у него был пассажир, и ему безумно хотелось показать себя с самой лучшей стороны — но как только он оказался в небе, тревоги схлынули, желание спрятаться — тоже, и сейчас им владело простое бесконтрольное счастье, когда был он, был весь этот мир, всё небо — и никто не был ему указом. Он постарался максимально плавно и легко плыть по небу, в конце концов решившись открыться демону, прошелестев в его голове: — «Меня зовут Нигихаями Кохакунуси, господин Хуа» — он не мог этого показать в облике дракона, пока они плыли по воздуху, но в его интонациях отчетливо угадывался снова низкий поклон, который был адресован демону, — «но это... слишком длинно, можете просто Хаку — я уже очень давно отзываюсь именно на эту форму».

Там уже и магия начала успокаиваться, он чувствовал — конечно, он мог перевоплотиться в любой момент, но как же хорошо было понимать, что магия теперь снова подчиняется ему, перестав так сбоить на новом месте, и что он уже никому не навредит, потому что все его божественные рефлексы были заточены в первую очередь на то, чтобы защитить его от любой возможной опасности. Хаку заметил: — «В вашем мире очень красивое небо, господин. Но боюсь, я так и не понял, где я оказался, может быть, вы мне сможете это подсказать?» Постепенно, сделав ещё несколько плавных, неторопливых кругов, разогнавшись только уже ближе к концу — захотелось немножко покрасоваться, и показать демону, что скорости и силы в драконе было на самом деле столько, что ему только волю дай — и он ещё долго не захочет останавливаться — Хаку начал осторожно спускаться на то же самое место, откуда они стартовали.

Превращение обратно в мужчину было практически моментальным, последние чешуйки божество сделал вид, что стряхивает с хаори последние чешуйки, после чего поднял зеленые глаза на демона, вновь ему низко поклонившись. Что и говорить — в таком виде общаться было куда удобнее — ртом — а не в мыслях, да и отвык он на самом деле от того, что у него были нормальные, адекватные собеседники. Казалось бы, у путешественников с этим не должно быть никаких хлопот, да вот только каждому встречному душу точно открывать не будешь — мало ли, плюнут ещё туда — к тому же он уже слишком хорошо понимал, НАСКОЛЬКО дорогим может быть доверие, и чем это может обернуться.

— Рад наконец-то говорить с вами нормально, достопочтенный господин Хуа. Для меня... это очень много значит, — дракон едва заметно улыбнулся, — и я прекрасно понимаю горожан. Очевидно, незнакомый мир настолько сильно раскачал мою магию, что она посчитала среду вокруг угрозой — и сначала была нестабильна, почему я и превратился в дракона. Но сейчас..., — дракон едва заметно усмехнулся, выставив ладонь перед собой, беззвучно шевельнув губами, материализовав в пучке золотистых нитей золотую розу, после чего преподнёс её демону, — моя магия вновь полностью в моём прямом подчинении. Это вам, — Хаку несколько смущенно почесал в затылке, — право, я не знаю, какие дары и свойства несёт в себе эта роза, но можете мне поверить — сейчас я колдовал именно из позиции Созидания — а значит конкретно эта вещь никогда и никому не навредит.

Следуя интуитивному движению, Хаку убрал руки в длинные рукава, сложив их на груди, со стороны походя то ли на монаха, то ли самурая, спокойный и слегка медитативно отрешенный. Ему определенно стоило найти, чем заниматься в этом мире — а без дела сидеть он разучился, кажется, уже целые жизни назад.

Сквозь треснувшие и помутневшие от грязи окна, закутанных в тяжелые шторы из грубого сукна, проникают лучи морозного заката, превращая пыльные лучи солнца в золотистые клочья, которые с тихим шуршанием оседают на пол из дерева, потерявшего свою первую свежесть. Стены украшают медвежьи шкуры, не позволяющие проникнуть ветрам последнего зимнего месяца в пристанище главаря разбойников. Повсюду на покосившихся от старости полках таится множество артефактов — покраденные картины с изображениями отдалённых земель, посольские реликвии, маски и дивные статуи, что были нажиты непосильным трудом некогда достойнейшим боярским родом. Старые свечи, искажая пространство своими пламенными лепестками, создают игру теней на стенах, словно зовущих к себе на разгадку мотивов, что привели намедни Федора к такому плачевному исходу.

Сколько он уже был здесь? Одну седмицу, две?..

Здесь, в сердце избы, царила ныне атмосфера величия и силы — тяжелый стол с вычурной резьбой, кованые кресла с мягкими подушками из обработанной кожи, и задумчиво тлеющие угли в камине, озаряющие комнату густыми клочьями дыма. — Как думаешь, Феденька, понравилась ли Ивану Васильевичу письмецо, которое я ему отправил? — с насмешкой спрашивает своего пленника сквозь шум пьяной попойки Васька Колычев, откупоривая бутылку водки. Шквал смеха и песен звучал как буря, смешиваясь с треском согревающего хмельные рожи огня. А сам же предатель волком степей излучал неподдельное торжество, — стоило ему обернуться на схваченного опричника, как его очи засверкали горящими искрами, свидетельствуя о его неукротимой ( даже самим царем-батюшкой ) силе и страсти к свободе. Разбойники во власти атамана заплетали пляску своих страстей, подпевая забвению и жадно впиваясь зубами в зажаристую плоть дичи. — А уж подарок мой запомнит он надолго, — проведя подушечкой большого пальца по остальным в какой-то нездоровой, больной полузадумчивости, ухмыляется опальник, наконец к бутыли приложившись, напиваясь в самый что ни на есть настоящий хлам.

Порядком израненный в пытках Басманов, обессиленно прислонившись к холодной стене, будучи прикованным к ней цепью за металлический ошейник, как побитая собака, тянется ладонью до своей груди, на которой не так давно он с гордостью носил букву ' ферт ' из чистого золота, однажды преподнесённую царскому полюбовнику Иоанном в малахитовой шкатулке даром драгоценным. Теперь же ее там не было, будучи зверски сорванной Колычевым и отправленной во дворец в маленьком мешочке вместе с издевательским во всех смыслах посланием о полном государевом бессилии прямо так, даже не потрудившись оттереть ее от крови царского любимца в прямых намеках об уготовленной Федору участи.

Выжил ли Демьян тогда? Ищут ли его сейчас?

— Еще раз спрашиваю тебя, Федор Алексеевич, — серьезничает Василий, невзирая на выпитое. — Расскажешь мне обо всех планах Ивана на войну с крымским ханом? — и, не получив в который раз ответа, будто рот Басманова был зашит наглухо крепкими нитями, встает со своего насиженного места и приблизившись к излишне преданному нынче слуге грозного царя, тянет строптеца за цепь из тени к ломившему от угощений столу. — Ну что, мужички, побудем сегодня князьями да боярами? Послужит пленник наш кравчим, покажет нам свое мастерство?

Пошатываясь и не проронив ни единого слова в ответ, поднимается побледневший, но не лишенный достоинства за все время плена Федор на ноги. Пущай его шея и была скована цепями, однако взор, наполненный упорством и смирением, тщетно стремился к свободе. Несмотря ни на что, он не утратил человеческой гордости. Без всякой на то воли обслуживая разбойничью добычу и вино, ровные движения Басманова были покорны, а принципы — такими же непоколебимыми, готовые противостоять унижению и вынужденному рабству. Поедая свою утроенную трапезу, лихие люди почти не обращали на него внимания, считая его лишь разменной монетой для игрищ с людьми ' из верхов ', предназначенной во все остальное время разве что для их развлечения. Но в гаме между чарками и песнями могло слышаться что-то большее — тихое восстание души, ведомой отблеском испачканной в жире ножа. И вот, мигом схватившись за него, Федор, не посрамив ни отца своего, ни воеводскую честь, наносит удар сначала одному злодею прямо в глаз ( пачкая наконец одежды чужим багрянцем ), после чего, легко перекинув орудие в руку, режет глотку не успевшему опомниться его соседу и с ловким разворотом вонзает взявшемуся за кинжал третьему доходяге прямо в живот. Словно птица, прикованная до сего момента к земле, опричник вдруг расправил перья и пытается взлететь к свету, к своей долгожданной свободе, оставляя за собой шлейф отваги и силы духа, но прерывает этот триумф Василий, не пропивший своих навыков и подоспевший к нему сзади, заключая Басманова в крепкую хватку и приставляя в безмолвном предупреждении к его груди, прямо напротив сердца, остро заточенный клинок.

В ответ на похвалу Коннор не переспрашивает: самообучающаяся программа социальных взаимодействий давным-давно запомнила, что чем меньше задаёшь детективу Гэвину Риду уточняющих вопросов — тем лучше. Потому что любой другой ответ будет приравнен к молчаливому тычку пистолетом да прямо в лоб. Это, в общем-то, тоже уже вполне вписывается в записанные паттерны поведения, как и то, каким образом стоит реагировать на подобные выводы. Никак не реагировать — самый верный путь их всех возможных.

В целом то, как выглядит полицейский, должно в том числе играть на руку самому департаменту полиции в части ведения некоторых деликатных дел. Располагающий к себе сотрудник полиции априори вызывает некоторую интуитивную расположенность к разговору, и такие дела решаются чуть быстрее, чем следования букве скрипта. Собственно, с таким посылом делали внешность RK-800, прототипа андроида-переговорщика: спокойный, конвенционально привлекательный для широкого спектра массы людей, с приятным тембром голоса, и выполненный в тёплой цветовой гамме касательно палитры цвета волос и глаз. Последующая модель, RK-900, мало чем отличается именно внешне, за исключением технического оснащения. С людьми чуточку сложнее. Гэвин — определённо располагающе выглядит, но стоит ему открыть рот, и у большинства людей расположение к нему как ветром сдувает. Прямолинейность и резкость – тоже тактики ведения дел, но не всегда срабатывающие.

Коннор также молча подпихивает кота ближе к его хозяину, когда диван прогибается под тяжестью второго тела. Кот смотрит подозрительно, но не спешит спрыгивать с пластиковых коленей, предпочитая получать внимание аж с двух сторон сразу. Коннор молчит, потому что задай сейчас ещё один вопрос — Гэвин упрётся и не ответит, тогда как мелкие отслеживаемые по физиогномике сигналы указывают на то, что Гэвин вот-вот что-то да расскажет. Так оно и оказалось, впрочем.

— Музыкантом в рок-группе? — андроид едва улыбается, когда память подкидывает блок первой встречи с лейтенантом Андерсеном. — Мне нравится. В этой музыке полно энергии. И мне кажется, что будь у тебя-мафиози текущий багаж знаний, то за решёткой ты бы не сидел.

Опять же не лесть, а сопоставление множества факторов и обрывков знаний о конкретной личности. Немало в человеческой истории случаев с громкими делами, которые так и не удаётся раскрыть, а если и удаётся, то по чистой случайности. Например, был случай с ограблением банка, и полиция так бы и не раскрыла этот эпизод, если бы жена грабителя не сдала его со всеми потрохами. Курьёз был в том, что это было самое вежливое ограбление: заложников никто не пугал, никто никого не убил, а когда SWAT начали штурмовать здание банка – там уже никого не было, и только заложники отпаивали друг друга чаем. Потом уже из слов жены грабителя выяснилось, что в подвальном помещении был подкоп, который рыли два года. Андроидов к тому делу не допускали — все случилось ещё до того, как началось производство машин для армии и гражданской службы.

— О, дети не всегда такие глупые, как может показаться, — поддерживая разговор кивает Коннор. — Если это был частный магазин с собственным производством, то можно было бы снимать пробу с товара, а разницу закладывать в цену.

Ну, это так. В порядке общих отвлечённых тем, если уж они сегодня разговаривают по-простому.

Мягкое прикосновение к виску. Коннор замирает — диод характерно сменяется с голубого на жёлтый из-за того, что алгоритмы не просчитали подобный исход событий.

— Жалею?

Коннор замолкает на несколько секунд, словно собираясь с мыслями. Его создали как андроида-переговорщика, отрядили для расследования случаев девиации, и, в конечном итоге, как бы это не было иронично — он сам и стал девиантом.

— Не думаю, что «CyberLife» остались довольны таким результатом. — Голос Коннора продолжает оставаться спокойным несмотря на то, что он буквально раскрывает человеку свой собственный программный слом. — Аманда… — заметив взгляд Гэвина, Коннор поясняет: — у меня была наставница, которая следила за мной всё время расследования. Её звали Аманда. Она всегда находилась в белой комнате с плохо прогруженными текстурами и ухаживала за розами. Так вот, она всегда ясно показывала, когда я всё делаю правильно, а когда — нет. В том числе, мне нельзя было доверять людям, интересоваться животными и много чего другого.

Коннор рассказывает про это, и по ощущениям это происходило как будто бы в другой жизни. Очень-очень давно, хотя с восстания адроидов прошло всего ничего времени.

— Жалость, — повторяет андроид, не сводя взгляда с напарника. — Доверие. Любовь. Гнев. Это то, делает возможным переход от алгоритмов к девиации — возможность чувствовать.

Сами девианты пугались сбоя в системе. Для них слом программных установок означал крах системы в целом, так как больше некому было отдавать приказы, существование больше не имело определённого смысла – служения человеку, и всё становилось неупорядоченным и хаотичным. Коннор всё ещё помнит чёткие структуры чертога программных задач – теперь там лишь осколки той самой структуры. Можно ли сравнивать это с непредсказуемостью человеческих реакций? Сложно сказать.

— Это же касается общей веры — rA9, — Коннор опускает взгляд и едва качает головой. — У людей нет общего мнения, существует ли Бог. У андроидов нет единого понимания, кто такой или что такое rA9. Некоторые говорят, что это первая пробуждённая машина. Но знаешь, что я вижу, когда провожу сканирование на местах преступлений? Там, где девианты оставляют подношения rA9?

Коннор, на секунду прерываясь, поворачивает голову и рыскает взглядом. Наконец, заметив на столе брошенный блокнот и карандаш, подтягивает их к себе и пишет фразу азбукой Морзе: «.-. .— ----. .. ... .— ..-. .— -.— .».

— rA9 это подделка.

В ответ на похвалу Коннор не переспрашивает: самообучающаяся программа социальных взаимодействий давным-давно запомнила, что чем меньше задаёшь детективу Гэвину Риду уточняющих вопросов — тем лучше. Потому что любой другой ответ будет приравнен к молчаливому тычку пистолетом да прямо в лоб. Это, в общем-то, тоже уже вполне вписывается в записанные паттерны поведения, как и то, каким образом стоит реагировать на подобные выводы. Никак не реагировать — самый верный путь их всех возможных.

В целом то, как выглядит полицейский, должно в том числе играть на руку самому департаменту полиции в части ведения некоторых деликатных дел. Располагающий к себе сотрудник полиции априори вызывает некоторую интуитивную расположенность к разговору, и такие дела решаются чуть быстрее, чем следования букве скрипта. Собственно, с таким посылом делали внешность RK-800, прототипа андроида-переговорщика: спокойный, конвенционально привлекательный для широкого спектра массы людей, с приятным тембром голоса, и выполненный в тёплой цветовой гамме касательно палитры цвета волос и глаз. Последующая модель, RK-900, мало чем отличается именно внешне, за исключением технического оснащения. С людьми чуточку сложнее. Гэвин — определённо располагающе выглядит, но стоит ему открыть рот, и у большинства людей расположение к нему как ветром сдувает. Прямолинейность и резкость – тоже тактики ведения дел, но не всегда срабатывающие.

Коннор также молча подпихивает кота ближе к его хозяину, когда диван прогибается под тяжестью второго тела. Кот смотрит подозрительно, но не спешит спрыгивать с пластиковых коленей, предпочитая получать внимание аж с двух сторон сразу. Коннор молчит, потому что задай сейчас ещё один вопрос — Гэвин упрётся и не ответит, тогда как мелкие отслеживаемые по физиогномике сигналы указывают на то, что Гэвин вот-вот что-то да расскажет. Так оно и оказалось, впрочем.

— Музыкантом в рок-группе? — андроид едва улыбается, когда память подкидывает блок первой встречи с лейтенантом Андерсеном. — Мне нравится. В этой музыке полно энергии. И мне кажется, что будь у тебя-мафиози текущий багаж знаний, то за решёткой ты бы не сидел.

Опять же не лесть, а сопоставление множества факторов и обрывков знаний о конкретной личности. Немало в человеческой истории случаев с громкими делами, которые так и не удаётся раскрыть, а если и удаётся, то по чистой случайности. Например, был случай с ограблением банка, и полиция так бы и не раскрыла этот эпизод, если бы жена грабителя не сдала его со всеми потрохами. Курьёз был в том, что это было самое вежливое ограбление: заложников никто не пугал, никто никого не убил, а когда SWAT начали штурмовать здание банка – там уже никого не было, и только заложники отпаивали друг друга чаем. Потом уже из слов жены грабителя выяснилось, что в подвальном помещении был подкоп, который рыли два года. Андроидов к тому делу не допускали — все случилось ещё до того, как началось производство машин для армии и гражданской службы.

— О, дети не всегда такие глупые, как может показаться, — поддерживая разговор кивает Коннор. — Если это был частный магазин с собственным производством, то можно было бы снимать пробу с товара, а разницу закладывать в цену.

Ну, это так. В порядке общих отвлечённых тем, если уж они сегодня разговаривают по-простому.

Мягкое прикосновение к виску. Коннор замирает — диод характерно сменяется с голубого на жёлтый из-за того, что алгоритмы не просчитали подобный исход событий.

— Жалею?

Коннор замолкает на несколько секунд, словно собираясь с мыслями. Его создали как андроида-переговорщика, отрядили для расследования случаев девиации, и, в конечном итоге, как бы это не было иронично — он сам и стал девиантом.

— Не думаю, что «CyberLife» остались довольны таким результатом. — Голос Коннора продолжает оставаться спокойным несмотря на то, что он буквально раскрывает человеку свой собственный программный слом. — Аманда… — заметив взгляд Гэвина, Коннор поясняет: — у меня была наставница, которая следила за мной всё время расследования. Её звали Аманда. Она всегда находилась в белой комнате с плохо прогруженными текстурами и ухаживала за розами. Так вот, она всегда ясно показывала, когда я всё делаю правильно, а когда — нет. В том числе, мне нельзя было доверять людям, интересоваться животными и много чего другого.

Коннор рассказывает про это, и по ощущениям это происходило как будто бы в другой жизни. Очень-очень давно, хотя с восстания адроидов прошло всего ничего времени.

— Жалость, — повторяет андроид, не сводя взгляда с напарника. — Доверие. Любовь. Гнев. Это то, делает возможным переход от алгоритмов к девиации — возможность чувствовать.

Сами девианты пугались сбоя в системе. Для них слом программных установок означал крах системы в целом, так как больше некому было отдавать приказы, существование больше не имело определённого смысла – служения человеку, и всё становилось неупорядоченным и хаотичным. Коннор всё ещё помнит чёткие структуры чертога программных задач – теперь там лишь осколки той самой структуры. Можно ли сравнивать это с непредсказуемостью человеческих реакций? Сложно сказать.

— Это же касается общей веры — rA9, — Коннор опускает взгляд и едва качает головой. — У людей нет общего мнения, существует ли Бог. У андроидов нет единого понимания, кто такой или что такое rA9. Некоторые говорят, что это первая пробуждённая машина. Но знаешь, что я вижу, когда провожу сканирование на местах преступлений? Там, где девианты оставляют подношения rA9?

Коннор, на секунду прерываясь, поворачивает голову и рыскает взглядом. Наконец, заметив на столе брошенный блокнот и карандаш, подтягивает их к себе и пишет фразу азбукой Морзе: «.-. .— ----. .. ... .— ..-. .— -.— .».

— rA9 это подделка.