Летний лагерь для лучших игроков средней школы. Что это возможность отдохнуть на летних каникулах, или же набраться опыта перед переходом в старшую школу. Возможность стать лучше, возможность когда-то получить место в сборной. У Тору все сжимается внутри, когда он выходит с автобуса в первый день летнего спортивного лагеря. Возможно, он все же сможет попасть в Шиваторидзаву, хотя пока что это кажется для него какой-то далекой-далекой мечтой. Он выкладывается на полную на каждой тренировке, ложиться спать, когда другие еще желают погулять по окрестностям. Он видит цель и идет к ней, его вера в себя временами провисает. Он видит всех тех, у кого реальный талант, и вспоминает слова тренера "ты уже достиг пика своих способностей".  Иногда он уверен, что ему стоит забыть о спорте, стать каким-то доктором и жить себе простую жизнь. Но только это ведь не то, о чем он мечтает.

К концу лагеря он успел немного сдружиться с парой ребят, но при этом все равно как-то волком в глубине души смотрел на Вакатоши. Он был довольно милым, если можно так назвать их общение. Но Тору все равно грыз себя, что до его вершин ему не долезть. Там всегда будет какая-то дыра. Он собирался и сегодня рано лечь спать, но его соседи по комнате потащили его на прощальную вечеринку, которую организовали в честь окончания лагеря. Ладно пусть так можно и расслабиться немного. Его притаскивают к самому центру этого действа, посредине горит костер, и все как в обычном лагере. Кто-то конечно же протащил алкоголь без ведома взрослых и вот в стакане уже кроме какого-то сока добавка. Тору видит Ушиджиму на одной из лавок и решает сесть рядом.

— У тебя такое лицо, вроде тебя сюда тоже силой притащили, — Тору протягивает ему один из двух стаканов. — Будешь? Их дружба была такой странной, вроде бы и дружба, а вроде бы Ойкаву съедает некая зависть. И это тебе совсем не белая зависть, когда ты по-дружески завидуешь, а именно та, что рано или поздно съест душу. — Не верю, что уже по сути конец, казалось мы только вчера приехали.

Кредиты не пахнут — наверняка сказали бы люди из КММ, и, возможно, были бы правы. Стелла не отличалась такой уж высокой щепетильностью в жизни, однако и у неё имелись свои границы, через которые она никогда бы не переступила. Наверно. Теоретически. Хотелось бы в это верить, хотя один из основных принципов, которым ежедневно пытается обучить насмешница-жизнь — это «никогда не говори никогда». Стелла же совершала сомнительные с точки зрения морали поступки — отпустила целой и невредимой Дань Шу тогда, хотя и понимала, что им ещё предстоит столкнуться и, скорее всего, тогда уж точно сразиться. Удивительно, что её не задержали после того, как она в таком призналась. Может, потому что, как и говорила Дань Шу, это не её противостояние, не её конфликт, не её божества и не её бедствие. Стелла, собственно, и не обязывалась выполнять работу Облачных Рыцарей и кого-то арестовывать.
Миссии Экспресс получал самые разные. Некоторые они сразу с негодованием отвергали, например, когда у них просили кого-то похитить. Хорошо, если она или Дань Хэн при этом не ломали наглецам челюсть, они всё же умели сдерживаться — не ради этих людей, но Безымянные должны поддерживать репутацию. Даже самые некорректные просители всё же не заслуживали прямого избиения, если не покушались на жизнь и безопасность экипажа поезда или не начинали после отказа громить мебель. Можно подумать, их вообще не воспитывали. Хотя, пожалуй, никак не Стелле вообще об этом говорить, ведь она совершенно не помнила, как появилась на свет, почему, занимался ли кто-нибудь её обучением, или же она росла сама по себе, как сорная трава. Этот провал в воспоминаниях, ничем не лучше того, что у Март, крайне тревожил — уже хотя бы тем, что не закрывался никак и ничем. Ничто не будоражило её память. Поэтому, когда Март сказала, что желает испробовать Матрицу Предвидения Лофу Сяньчжоу на себе, Стелла и сама испытала немалое искушение... но не стала, ей почему-то показалось, что это опасно. Для неё, Матрицы или Лофу — другой вопрос.
Сегодняшний запрос поступил от очень уважаемого человека, учёного, пусть и не уровня представителей Общества Гениев, но весьма солидного, с официальными публикациями известных в определённых кругах работ — они проверили, эти труды действительно существовали. И все документы у него были в порядке. Никаких оснований беспокоиться, но вместо обычного нетерпеливо-приподнятого настроения, что накатывало на Стеллу перед каждым визитом в новый, неизведанный мир, такой свежий, яркий, цветной и пахнущий тайнами, она ощущала тревогу. На сердце было неспокойно.
— Господин Янг, вы уверены, что нам стоит за это браться? — последний шанс отступить, передумать.
Артефакт исчезнувшей цивилизации. Звучит слишком красиво, совсем как они любят, будто это ловушка специально для их любопытства. Ладно-ладно, у такого солидного господина, может быть, оно давно уже в узде, но Стелла точно может сказать за себя. Как истинный Первопроходец, она не способна устоять перед таким. Сладкий приз, и ей даже не так важно, сколько денег они заработают, сколько предстоящие на пути эмоции. Чувство достижения успеха — оно притупляется вскоре после каждой победы, не то, чтобы те перестали иметь значение, ведь на кону стояла судьба целых миров, однако... к этому привыкаешь. Понимаешь, что всё уже позади, и кровь остывает. И тогда хочется ещё и ещё.

Его сознание расходилось по швам, как прогнившее насквозь полотно. Трескалось, как кракелюры на полотнах старых картин. Плыло, словно он бесконечно тонул в ледяной воде тёмного океана, не имеющего ни поверхности, ни дна. А кто, собственно, он? Как его зовут? Откуда он здесь взялся и почему? Память не сохранила даже таких простых вещей, как имя. Пустая оболочка отчего-то, по непонятной прихоти судьбы, оставалась в сознании. Он отчётливо видел то, что перед ним – сплошную стену. Улавливал кожей могильный холод камеры. Вот только всё это не имело никакого значения.
Как давно его сюда поместили? И где он? Представление о времени ему тоже отказало. Впрочем, ему было безразлично, где быть, здесь или в любом другом месте. Если бы он оказался в райском саду, и вокруг него пели ангельские птицы, он бы не пошевелился. Если бы он оказался в самом кошмарном месте Вселенной, где его тело бы протащили сквозь тысячу пыток, он бы тоже не пошевелился. В подобной апатии растворялось всё остальное.
В свои последние минуты он не хотел умирать. Не потому что боялся смерти, наверно, никогда не верил, что действительно может умереть, как все остальные люди, пусть и убеждался в том, что никто не вечен, снова и снова, буквально каждый день. Каждый день он получал известия о том, что кто-то ещё, знакомый ему, погиб. На поле боя с оружием в руках или от болезни – не имело значения. Нет, он хотел жить, потому что мёртвым он не спасёт того, кто ему дорог. Того, чья жизнь в его глазах всегда значила гораздо больше, чем своя.
Он уже никогда не успеет сказать Дань Фэну самое важное. Сказать, что готов его принять даже без рогов и чешуи, что ему нужен не Верховный Старейшина, наделённый силой, статусом, властью, а именно он сам, какой бы личностью ни стал, в кого бы ни превратился. Даже если он вдруг решил бы остаться обычным человеком, простым смертным. Какую бы роль ни исполнял, в каком бы мире ни находился, как далеко бы ни сияла его звезда. Даже если им отпущено совсем мало, этого достаточно.
Всё это было стёрто из его памяти, вырвано с корнем, с мясом. И всё-таки по его щеке скатилась одинокая слеза. Это выглядело неестественно, даже пугающе, если учесть, что при этом он даже не моргнул, и ни один мускул его лица не дрогнул.
Он умирал тяжело. Тело раз за разом отказывалось испускать последний вздох, и Комиссия Десяти Владык снова и снова пыталась его уничтожить. Такой, как он, оскверняет одним лишь своим видом их взоры. Отравляет даже  воздух вокруг себя. Он – та скверна, та мерзость, с которой так долго боролся. С отродьями Изобилия на Сяньчжоу разговор короткий. Нет никакой разницы, кем они были раньше – нужно недрогнувшей рукой убить родственника, друга или возлюбленного. Они бросили его сюда только после того, как убедились – никаким известными им средствами его нельзя заставить исчезнуть. Их беспомощность стоила жалости, вот только сострадания в нём не оставили ни капли, и смех – истерический смех, торжествующий смех, смех кривляющегося висельника поднялся к высокому потолку огромного зала и затерялся в его сводах. Кажется, ему и правда стало тогда весело. Хотя, пожалуй, все собравшиеся единогласно пришли к выводу, что он окончательно сошёл с ума. А теперь… будто миновали годы, века, целая вечность.
Может быть, никогда ещё они не сталкивались с подобным случаем. И его заключение здесь продлится вечно.
Ему всё равно. Он бы даже не понял, почему должен как-то беспокоиться, даже если бы ему напрямую об этом сказали сейчас. Его мир рассыпался на мельчайшие осколки, их уже не склеить. Ничего не осталось. Его не осталось. В некотором смысле им удалось то, что они хотели – преступник Инсин перестал существовать. Он – как надгробие самому себе. Издевательская пародия на того человека, который никогда не переставал улыбаться товарищам, верить в себя и бороться за будущее. Ему даже безразлично, насколько на самом деле во всём произошедшем велика его вина.
Одно хорошо – он больше не чувствует боли. То ли она ушла, то ли он настолько свыкся, сроднился с ней, что перестал обращать внимание. Он пребывал в состоянии покоя. Ни одна положительная эмоция не тревожила его, но и никакого негатива к своим палачам он не испытывал. Или к этой тюрьме — уууу, будешь плохо себя вести, Инсин, и тебя бросят в темницу, где твою душу пожрут хелиоби! Он давно не верил в такие сказки, ещё лет в двенадцать перестал, не верил, что его это когда-либо коснётся. Он же всегда был пусть и себе на уме, дерзким, порой высокомерным, но всё же законопослушным гражданином, за те шалости, которые они допускали, в клетку не сажают.
А вот теперь даже его душу не пожрать, хотя он был бы не против, даже не сопротивлялся бы — ведь души больше нет.

На лице Всеотца воцарилась улыбка ликования. Риск стоил того, чтобы узреть результат - у него получилось, и Хель теперь... путь все ещё и принадлежала мёртвым, но является существом куда более живым, чем до этого. Насколько продлится этот эффект? Так просто переписывать законы мироздания непосильно даже самой Бездне их сотворившей, а едва ли один несчастный кусочек золотого плода станет источником полноценной жизни. Нет, Один не тешил себя иллюзиями, но ему и не нужно было - он был уверен, что для того, чтобы заполучить ответы, ему хватит времени.

Царице не нужно искать тропы для того, чтобы покинуть собственного царство; тропы сами потянулись к ней, своей хозяйке и владычице, заискивающе стелясь пред её ногами. Один самодовольно ухмыльнулся, лишь немного оскалившись - хватка у этой царицы была крепкой. Но для упрямой гордости место и время было неподходящее - и на секунду задерживаться здесь ас не собирался.

Затхлый, спёртый запах Хельхейма ярким контрастом сменился разнообразием свежих ароматов леса. Один вдохнул полной грудью, прикрыв глаза. Вновь ощутить вкус жизни было удивительно головокружительно.

- Вселенная велела умереть мне и моей семье. - Надменно отозвался Всеотец. - Отныне её слово для меня не имеет веса.

Он сам кузнец своей судьбы.
Он сам - есть судьба.

Хель, похоже, оказаться среди живых было куда непривычней, пусть и не впервой. Один, высокомерно взглянув на неё сверху вниз, хмыкнул. Если бы столетия назад ему подсказали о подобном действии золотого яблока, решение в вопросе надвигающегося Рагнарёка он нашёл бы давно, избежав невыгодные ему жертвы.

- Вдохни поглубже, Хель из Хельхейма, и хорошенько запомни эти ощущения. - Произнёс он и присел на корточки, чтобы оказаться с её лицом на одном уровне. - Чувствуешь? Как лучи подобии Соль ласкают твою кожу, как стелется под твоими руками мягкая трава, каким разнообразием вкусов переполнен вдыхаемый тобой воздух, как переливаются перед глазами яркие краски природы...

Один наклонил голову немного на бок и потянулся рукой к богине, чтобы взять её за подбородок и повернуть голову к себе. И вопреки тому, что было в Хельхейме, касание его не было наполнено грубой жестокостью; сейчас ас проявлял даже некоторую заботу... если он все ещё был на неё способен.

- Это называется жизнь, дочь Локи. Мой тебе дар.

В отличие от того дня, когда она на своём чудовищном Нагльфаре прибыла к берегам Асгарда, сейчас Богиня Мёртвых выглядела уязвлённой и растерянной. Проявлять милосердие к врагам было не в правилах Всеотца, но он поднялся и протянул ей руку, чтобы оказать помощь в первых шагах на этой земле.

- Теперь идём, Хель. Дом Всеотца окажет тебе радушный приём.

Вокруг собирались вороны - смоляные, большие, совсем на привычных обитателей Мидгарда непохожие. Они наблюдали за пришельцами своими пронзительными чёрным глазами, каркали и хлопали широкими крыльям, переминаясь с лапы на лапу. И когда тонкая, холодная рука Хель легла в широкую ладонь Одина, вороны, как один, сорвались со своих веток и налетели на них со всех сторон, облепляя и кружась вокруг хаотичным танцем.

И когда они разлетелись, мир вокруг изменился - не было деревьев и кустов леса, пусть те и стояли в отдалении на границе аккуратно подстриженной лужайки. Оттого было совсем тихо, звуки лесных обитателей до них теперь не доносились.

Вороны же разлетелись и растворились, более не привязанные к зову Всеотца. И стало очевидным - не мир вокруг переменился, а они переместились в этом мире в выбранное им место. Он обернулся: за его спиной выросло здание, которое пусть значительно и уступало асгардскому дворцу, но по меркам современного Мидгарда считался величественным и богатым.

Один толкнул парадную дверь, пропуская вперёд гостью. Со стороны лестницы послышался радостный топот, который резко сменился настороженным рычанием - из теней коридора осторожно выступили два больших волка, которые сразу же узнали новоприбывшую.

- Фреки, Гери! Фу! - рявкнул на них Всеотец. - Позовите Фрейю. У нас гость.

«Привет! Я знаю, много времени прошло. Хочу тебе признаться – я забыла о тебе.
После фермы мы все время шли, но кое-что случилось, что-то хорошее наконец-то. Мы нашли тюрьму, папа думает из нее получится новый дом. Он говорит можно выращивать в поле урожай, найти свиней и кур, перестать бежать и копаться в мусоре. Лори скоро будет рожать, ребенку нужны особые условия, а нам, остальным, просто нужна безопасная жизнь. Вчера я проснулась в своей постели, в моей постели, в моей собственной комнате, но я не разбираю рюкзак. И пистолет я держу рядом.
Я боюсь поверить в то, что это правда, что мы можем здесь остаться. А еще мне страшно от мысли, что теперь легче просто… всегда бояться.
Этим утром папа сказал мне: если нет надежды, то зачем тогда жить?
Вот я и разобрала рюкзак и нашла тебя. Теперь я снова буду писать в тебе. И сейчас я запишу то, что всегда нужно записывать, если хочешь, чтобы оно сбылось:
Мы будем здесь жить.
Мы будем здесь жить до конца наших дней…»

В ночной мгле посреди леса, где твой источник света лишь луна и звезды, едва пробивающиеся сквозь плотные кроны деревьев, да рыжие языки пламени костра, трудно разобрать текст на пожелтевшей бумаге. Но Элизабет Грин прекрасно знала, что написано в ее собственном дневнике, поэтому усилий сильно не прикладывала, разбирая свой аккуратный, с легким наклоном почерк на каждой странице и погружаясь в воспоминания. Эта маленькая синяя книжка была словно портал в прошлое, в жизнь, к которой уже никогда не суждено вернуться. В те времена, когда вокруг была цивилизация, живые и здоровые люди, школа, церковь, семья. Когда можно было спокойно выйти из дома, не переживая о том, что в любой момент, свернув за угол, ты можешь умереть. Нет, конечно, и в прошлом тебе на голову мог свалиться кирпич или сбить машина с пьяным водителем за рулем. Но в нынешнем мире спектр опасностей расширился, и то, что может тебя убить, когда-то было человеком, и речь не только о ходячих мертвецах. Люди, убивающие других людей, такие же прогнившие изнутри трупы, как и восставшие из мертвых несчастные больные.

Тонкие бледные пальцы скользили по гладким страницам блокнота, цепляя неровными ногтями края и перелистывая очередную главу своего прошлого. Бет начала вести этот дневник лет пять назад, когда перешла в среднюю школу, поначалу вела довольно интенсивно и красочно, разрисовывая каждый свой прожитый день разноцветными маркерами, наклеивая стикеры и добавляя незамысловатые рисунки на поля. Затем наступило затишье, записи появлялись редко, но снова возобновились с переходом в старшую школу. Закончить девятый класс она не успела, началась эпидемия, семейство Гринов вместе с теми, кто находились с ними на тот момент, закрылись на своей ферме от посторонних глаз и продолжительное время существовали в относительном мире и гармонии с окружающей природой.

До тех пор, пока Отис не подстрелил Карла и группа Рика Граймса не поселилась на ферме Гринов. Девчонка редко показывалась незнакомцам на глаза, помогая по просьбе отца и сестры, а все, что видела, старательно записывала в свой блокнот. Личный дневник был отдушиной для замкнувшейся в себе старшеклассницы, потерявшей сначала свой привычный мир, затем мать и старшего брата, а после и хорошего друга. Джимми, парень Бет, оказался рядом с ней в тот момент, когда все случилось, и Хершел позволил ему остаться с ними. Но он не был той моральной поддержкой, в которой нуждалась девушка, потому как сам был чертовски напуган, просто держался лучше, чем она. Мэгги старалась изо всех сил быть надежной опорой для своей сводной сестры, однако с появлением пришельцев из внешнего мира все ее внимание переключилось на Гленна, и в конечном итоге Бет осталась один на один со своим отчаянием.

На страницах дневника были оставлены записи о каждом из группы Граймса, первое впечатление и известная владелице блокнота информация, дополненная уже после, что заметно по более свежему следу ручки. Вот описание Рика, Лори и Карла, Шейна, Гленна, Дейла, Ти-Дога, Кэрол, Андреа и Дэрила. Бет оторвала взгляд от блокнота и посмотрела на охотника напротив, сидящего в мрачном молчании по другую сторону костра и устремившего взор зеленых глаз куда-то сквозь землю, к самым ее недрам в поисках…чего-то, только ему одному известного. С момента этих записей прошло почти два года, даже не верится. Они столько пережили за это время вместе со всеми, что Грин периодически возвращалась к своим характеристикам, что-то зачеркивая, где-то добавляя, словно собирая паззлы с людьми по кусочкам и создавая одну общую картину мира. На странице с Диксоном изначальное описание не блестело положительными эпитетами, но и откровенного негатива тоже не было, факты об охотнике с неизменным арбалетом были скорее нейтральными, чем вообще носили хоть какую-то эмоциональную окраску. Пока во время совместного проживания в тюрьме не стали появляться дополнения на полях:

«все время один»
«живет на вылазках»
«преданный»
«добрее, чем хочет казаться»
«дикий пес или домашний волк?»

Сдержав улыбку и едва приподняв уголки губ, Бет пролистала блокнот дальше. После фермы у нее не было особо времени на письмена, все, что они делали почти восемь месяцев на протяжении всей беременности Лори, это выживали в дороге, как кочевники – постоянно в пути, перебегая с места на место в поисках припасов и укрытий, не оставаясь нигде дольше, чем на пару дней. За это время юная Грин научилась выживать наравне со всеми, убивала ходячих любыми подручными средствами, оставалась на ночные дежурства, старалась не унывать и не быть обузой для группы. Ей пришлось быстро вырасти, быстрее, чем ей бы того хотелось, и в какой-то момент бархатное девичье нутро ожесточилось, убеждая, что плакать больше нельзя. 

Бет уже и забыла после более чем полугода в безопасных стенах тюрьмы, какого это – жить так.

«…Мы будем здесь жить.
Мы будем здесь жить до конца наших дней…»

Бет хмыкнула, перечитывая первую свою запись в тюрьме на потрепанных страницах дневника. И в чем она оказалась неправа? Чьи-то дни действительно закончились там, и ее могли закончиться, если бы не Дэрил Диксон. Последние два дня прошли для девушки словно в тумане: взрыв от удара танковым снарядом, армия Губернатора у стен тюрьмы, удар мечом по шее отца, бессильная истерика, слезы и кровь, наступление и оборона, трупы людей и ходячих, автобус, в который так старательно ее пыталась загнать Мэгги, безуспешный поиск выживших детей, встреча с Дэрилом и побег. Самый долгий бег в ее жизни, со стертыми в кровь стопами, ноющими от болезненных судорог усталости мышцами, борьбой за жизнь с попадающимися на пути ходячими и остановка на закате в чистом поле, спиной на земле, рядом с мужчиной, которому просто не повезло встретить именно ее.   

Вера всегда была неотъемлемой частью жизни Бет Грин. Детство она провела в церковной школе, а в более осознанном возрасте ходила вместе со всей семьей в местную церковь. Девушка сформировалась и выросла человеком, полным солнечного света, тепла и надежды, веры в лучшее будущее, в людей, добро и справедливость. Не смотря на все, что произошло, Бет была твердо уверена, что в этом всем есть высший замысел, и убеждена, что тьма не может окутывать вечно. Нужно только увидеть свет в этом черном тумане и стремиться к нему, несмотря ни на что. Она не могла объяснить, просто знала, чувствовала, что остальные выжили, это был ее свет, к которому она тянулась всем естеством, и пыталась убедить в этом отчаявшегося Дэрила. Он в свою очередь не выказывал энтузиазма и вообще не разговаривал с надоедливой девчонкой, наверняка жалея, что она осталась в живых и попалась именно ему. По правде говоря, Диксон выглядел так, будто он был в совершенно другой реальности, совершая лишь механические движения по перемещению от точки к точке, защите от ходячих, добыче еды и справлении нужды.

Шрам на левом запястье неприятно зудел, как вечное напоминание о решении, принятом в ванной на ферме во времена невыносимых моральных страданий – сдаваться нельзя. Бет твердо знала, что хочет жить, и пока сердце гоняет кровь по телу, а разум не спешит покидать, нужно бороться, искать и идти вперед, и это безудержное желание она стремилась передать и Дэрилу. Грин пыталась разговорить угрюмого охотника, тот и до падения тюрьмы никогда не был словоохотлив, а сейчас и подавно замкнулся в себе, отвечая лишь какими-то нечленораздельными звуками в знак согласия и несогласия. Блондинку это до чертиков бесило, ведь в отличие от нее Диксон был как рыба в воде в условиях апокалипсиса – следопыт и охотник, способный найти по следу дичь и человека, определить где искать воду, когда будет дождь, где лучше устроиться на ночлег, как бесшумно убить, какие ягоды и грибы есть можно, а какие нельзя. Но при этом постоянно куда-то двигаться и что-то делать стремилась именно она, а мужчина лишь плелся следом и был тенью самого себя, смирившись с неизбежным.

«Мы не умрем. Никто не умрет. Теперь я верю, я верю ради папы.
Если у нас не получится, я не знаю, смогу ли жить дальше…»

Нахмурив тонкие брови, Бет закрыла блокнот и убрала обратно в карман своих джинсов. Это была последняя запись перед падением тюрьмы, и даже будь у нее ручка, Грин не хотела ничего писать. Оставшиеся страницы отлично подходили как розжиг для костра, и если ничего не останется, то девушка была готова бросить в огонь все без остатка.

Следующие дни в лесу ничем особо не отличались: они постоянно шли, делали привал, окружая себя гремящими ловушками для ходячих, ели то, что находили либо ловил Диксон, снимались с места и шли дальше. После полуночи у дороги обнаружилась машина, но, к сожалению, не на ходу, зато с просторным багажником для ночевки. Правда уснуть так и не получилось, и всю ночь Бет цеплялась за нож, а Дэрил целился из арбалета в щель багажника. Утром, выбравшись на свежий воздух, они собрали все, что могло пригодиться в мусорные пакеты, и отправились дальше.

- Мне надо выпить.

Обедая поджаренной на костре змеей в светлую голову Бет снизошла идея, навязчивая мысль, роем жужжавшая прямо над ухом. Охотник молча кинул ей бутылку воды, не сразу поняв, что блондинка имела в виду. Она не знала откуда в ней взялась эта внезапная потребность, но почему-то чувствовала, что попробовать алкоголь ей жизненно необходимо именно сейчас. Грин отдавала себе отчет, насколько бредово это звучало, Дэрилу даже не надо было поднимать свой взгляд осуждающих зеленых глаз, но что еще им делать? Выживших из тюрьмы они так и не нашли, идти некуда, что дальше неизвестно, так почему бы не напиться в первый и, возможно, последний раз? Диксон ожидаемо идею не поддержал, молча проигнорировав, но Бет не особо заботило его мнение, он ей не отец и в его разрешении девушка не нуждалась. Хотя, признаться по правде, она рассчитывала на более бурную реакцию со стороны мужчины, может ее сумасшествие сможет его растормошить? Но действительно, кого это волнует, когда весь мир сошел с ума. 

Хватило пары секунд, чтобы Бет в импульсивном порыве поднялась из-за костра, взяла нож и направилась на поиски чего-нибудь горячительного, однако в этот раз Диксон за ней не последовал. Должно быть устал от общества взбалмошной блондинки, возможно ему было бы действительно лучше, если бы ее с ним не было. Буркнув раздосадованное «гад», Грин все равно не отказалась от своей цели и отправилась в путь. Однако вскоре наткнулась на ходячих, с ними помог разобраться внезапно появившийся из-за деревьев молчаливый Дэрил, который после отвел ее обратно в лагерь. Да ты издеваешься?! Девушка взвилась как разъяренная ласка, выплюнув в лицо Диксону, что не останется в этом долбанном лагере, и показала охотнику средний палец. Терпение мужчины явно подходило к концу, и он схватил Бет за руку, ощутимо дергая в попытке встряхнуть чокнутую малолетку. Будь у него возможность взять за шкирку и поднять над землей, он бы ей воспользовался. Грин яростно вырвалась:

- Да что с тобой вообще такое?! Ты хоть что-то чувствуешь? Да, ты думаешь, что всему хана, наверное, сильное чувство. И ты хочешь, чтобы мы до конца жизни таращились на костры и ели змей? Ну нахрен! Надо же что-то делать! Я могу позаботиться о себе и черт возьми, я найду себе выпить.

Молчание. Опять это сраное молчание. Ненавижу.

Через пару часов блужданий по перелеску они наткнулись на загородный гольф клуб. Проверив здание, убив парочку ходячих и переодевшись вместо грязных маек в желтое поло и белый кардиган, Бет с Дэрилом очутились в баре. Вот она, добралась до своей цели, сидит за барной стойкой с бутылкой недопитого персикового шнапса и не знает, что ей вообще дальше делать. Вокруг полнейшая разруха, в стаканах запекшаяся кровь, снаружи снуют неприкаянные мертвецы, а Диксон как ни в чем не бывало раскидывает дротики по портретам. Непрошенные слезы безысходности резко подступили, щеки и кончик носа налились предательским румянцем, и Грин не сдержалась, всхлипывая и отчаянно цепляясь пальцами за пыльную бутылку как за спасательный круг. Она думала, что сможет, как отец после смерти ее матери, запереться в местном баре и заливать в себя алкоголь до потери сознания, лишь бы забыться и отпустить хоть на мгновение эту всепоглощающую боль и безграничную пустоту в душе. Ведь каким бы ни был оптимизм Бет, он медленно угасал со все чаще встречающимися следами остатков живых в зубах ходячих и детских окровавленных ботиночек.
Были ли это их знакомые? А что, если да?

Неужели ты чувствовал себя так легче, папа? Как вообще можно от этого избавиться…

Ничего не осталось. Нет больше надежного убежища, нет семьи, отца убили, сестра пропала. Что у нее есть, кроме собственной жалкой жизни? Надежда? Вера в Бога? Слезы застилали голубые глаза мутной пеленой, когда она бросила взгляд на подошедшего мужчину.

Остался только он.

Бет так и не решилась выпить свою находку, и Дэрил сделал выбор за нее – разбил бутылку несчастного шнапса и сказал, что для первого пойла нужно что-то по приличнее. Удивительно, но со временем Диксон стал ей хотя бы отвечать словами, а не рычанием и хмыканьем. Девушке нравилась эта положительная динамика и она пыталась завести разговор со своим спутником по несчастью, чтобы скрасить их одиночество. Однако Диксон не стремился открывать ни свою душу, ни прошлое, но Грин не собиралась так просто сдаваться, понимая, что эту скорлупку придется долго и тщательно выковыривать.

Место, куда привел охотник, больше напоминало хижину, чем приличный жилой дом. В постройке за ним, не то сарай, то гараж, Дэрил вытащил коробку с бесцветной жидкостью в банках и объявил, что это -  самогон. Бет ожидала каких-то более благородных напитков, например вина, и отнеслась скептически к данной находке, отец говорил ей, что от плохого самогона можно ослепнуть. Но другого выбора в их ситуации не было, так что, когда они зашли внутрь дома, Бет попробовала горячительный напиток и скривилась…

- Ничего отвратительнее я в жизни не пробовала.

…Но продолжила пить. В конце концов, у них тут конец света или насрано?

Вместе они начали наводить хоть какой-то порядок внутри найденного дома, в котором планировали переночевать. Дэрилу это место напомнило родной дом и Бет с интересом впитывала рассказы мужчины о его детстве. Блондинка понимала, что такого человека, как Дэрил Диксон, не могла вырастить атмосфера заботы и уюта, какая была на ферме Гринов. Ему пришлось многое пережить, бороться за свою жизнь и право находиться в этом мире наравне с другими, что закалило его и теперь позволяло выживать гораздо лучше остальных. Возможно эта новая реальность была создана как раз для таких людей, как он? Окинув задумчивым взглядом крылатую спину заколачивающего окна охотника, а затем переведя на полный ящик самогона, Грин решила, что ситуация как нельзя лучше располагает к откровениям. Забаррикадировавшись, Бет предприняла еще одну попытку уговорить Диксона выпить с ней, и на этот раз он согласился. Устроив на ящике импровизированный стол и усевшись на полу спиной к креслу, блондинка предложила поиграть в «Правда или действие», только алкогольный вариант – по очереди говоришь то, чего ты не делал, и если твой оппонент это делал, то он пьет, а если не делал, то пьет тот, кто утверждал.
Поначалу было даже забавно, мужчина поддерживал игру, называя какие-то рандомные факты, пока захмелевшая Бет не осмелилась до такой степени, что явно забыла сохраниться перед тем, как открыть рот.

- Я никогда не была в тюрьме, - Бет подняла заинтересованные голубые глаза на Дэрила и тут же пожалела о своем предположении. Диксон напрягся, замер и вытянулся в лице, оскорбленный и даже немного разочарованный, - Ну… в смысле, в заключении.
- Так вот, что ты обо мне думаешь? – хрипло ответил мужчина, явно не веря в то, что девчонка говорит это всерьез.
- Я не имела в виду ничего такого. Ну это просто, типа пьяные мысли вслух, - попыталась оправдаться Грин слегка заплетающимся языком, - Даже моего отца в свое время сажали, давно еще.
- Ну, пей.

Класс, испортила все веселье. Молодец, Бет, десять баллов за сообразительность

Кажется, Дэрил не собирался давать ей поблажек за первый алкогольный опыт. Не зря ведь говорят, что у пьяного в голове, то и на языке, и похоже мужчину действительно расстроило то, что она могла так о нем подумать. Прочистив горло, Бет попыталась разрядить обстановку, предположив, что охотник в прошлом был тюремным охранником, но он ответил отрицательно и вместо того, чтобы продолжить игру, пошел справить малую нужду в дальний угол. Не то, чтобы это сильно смущало, им приходилось иногда ходить в туалет там, где они были, если не было возможности выйти наружу. Но возможность была, и Диксон вел себя… странно, еще и выпустил из рук банку с остатками самогона, которая ожидаемо с громким звоном разбилась и наверняка привлекла ближайших ходячих к их скромному убежищу. Блондинка вздрогнула и удивленно захлопала длинными ресницами, опасливо озираясь и шикая на Дэрила, чтобы тот вел себя по тише, но это его только сильнее распаляло. 

- Ты что, моя сопровождающая? – огрызнулся Диксон, приближаясь к спутнице и угрожающе нависая сверху, отходя и буквально напрыгивая на озадаченную девушку, - Погоди, моя же очередь? Я никогда… не ел замороженный йогурт. У меня не было своего пони. Я ничего не получал от Санта Клауса. И ни у кого никогда не искал защиты. Черт, да я вообще ни на кого никогда не рассчитывал! – Бет опасливо замерла, не зная, чего ожидать, и пытаясь успокоить, но никак не получалось, - Никогда не пел перед большой группой людей для всеобщего веселья! Как будто это одна большая игра. И я уж точно не резал себе вены, чтобы привлечь ВНИМАНИЕ!

Поджав дрожащие губы, блондинка опустила взгляд, невольно скользнув им по бледному шраму на запястье. Слова Дэрила сильно ранили в самое сердце, брали за живое, словно она вновь стоит в своей ванной и сжимает кровоточащую руку со слезами на глазах и мольбами о помощи и прощении. Так вот, что ты обо мне думаешь? – пронеслись в голове обиженные слова Диксона и Бет была готова их процитировать вслух, но решила промолчать, уходя в оборону. Она была напугана, действительно напугана поведением пьяного мужчины крупнее ее, сильнее ее, и лишь смотрела снизу вверх своими большими оленьими глазами цвета голубого неба в надежде, что эта буря скоро закончится.

Но она и не планировала останавливаться.

Дэрил решил, что сейчас самое подходящее время, чтобы научить девчонку стрелять из арбалета. Игнорируя умоляющие крики Бет остановиться, Диксон резко схватил ее за руку, крепко сжимая пальцы на запястье и вытаскивая вместе с собой наружу. За стенами дома оказался только один ходячий, которого умелый охотник легко пришпилил стрелой к стволу дерева, превращая оживший труп в живую мишень для обучения стрельбе. Грин это не нравилось, она не хотела учиться так, ее сердце болело за всех, за живых и за мертвых, и такого издевательства даже над живыми мертвецами, в любой момент готовых вцепиться в теплую плоть, терпеть не могла.
Но мужчину это не волновало, он грубо развернул к себе девушку спиной и прижал одной рукой поперек груди к себе, а второй выстрелил из арбалета. Бет закусила губу, сдерживая крик отчаяния, дыхание сбилось и сердце готово было вырваться из груди, пробив ребра, она цеплялась пальцами за его крепкую руку и умоляла Господа и Дэрила все это закончить. Диксон отпустил ее лишь для того, чтобы перезарядить арбалет, давая возможность блондинке перевести дыхание и набрать в легкие побольше кислорода, и снова сгреб ее за шею, прижимая спиной к своей груди и стреляя еще раз, в плечо ходячему. Голова кружилась от алкоголя и стресса, Грин чувствовала тяжесть арбалета, отдачу от выстрела, грубую силу охотника и со слезами на глазах взмолилась:

Убей же его!

Оказавшись на свободе из захвата рук, Бет больше не могла этого выносить и убила ходячего сама, вонзив свой нож по рукоять в череп мертвеца. Дэрил недовольно рыкнул, развернувшись всем телом к ней, и тогда Грин не выдержала и закричала. Она выплеснула на Диксона все, что в ней копилось все это время, ее гнев и боль вылились потоком обжигающей лавы, оставляя ожоги на меняющемся в лице охотнике.

Какой он придурок, как ему на всех плевать, что она знает, как ему жаль, что выжила именно она, и что он не понимает этого и потому обращается с ней, как с дрянью.

Дэрил не мог остаться в стороне и спустить на тормоза, он ответил, не меняя яростно и жестоко, превращая свои слова в стрелы с охотничьим наконечником, протыкающими мясо и остающиеся глубоко под кожей.

Какая она черствая девка, не проронившая ни слезы после потери двух парней, сумасшедшая, ищущая бухло после гибели своей семьи как тупая сука из колледжа, насколько неважно жив ли кто-то из их близких или нет, потому что она никогда их не увидит.

Бет пыталась это закончить, остановить накрывшую их обоих истерику, схватить мужчину за локоть, но тот отмахнулся и отвернулся от нее, позволяя наконец показать истинные эмоции, поделиться прорывающими плотину чувствами, ибо терпеть это и нести одному не было никаких сил. Диксон не подпускал ее к себе, как раненный зверь, застрявший в капкане, не дает подойти человеку и помочь ему.

- И твой отец, может я бы мог что-то сделать…

Стоять и смотреть как мужчина рвет себе душу самобичеванием было слишком тяжело, и Бет порывисто обняла со спины, прижимаясь всем телом к нему, не давая отстраниться. В попытке поддержать, передать через прикосновение как ей жаль, он не один и не виноват ни в чем. Полностью обхватить его руками Грин конечно же не могла, но хотя бы старалась обнимать за бока и прижиматься крепче, пока этот суровый мужчина плакал от отчаяния и безысходности в ее хрупких руках. Бет ошибалась на счет него, Дэрилу было не все равно. Они оба ранили друг друга словами и вытащили наружу все страхи, гнев и боль, сами того не ожидая. Да, они были пьяны, самогон явно развязал язык им обоим и все, что накипело внутри, просто вырвалось потоком и остановилось только тогда, когда он иссяк. И сейчас, прижимаясь лицом к ангельским крыльям на спине, Грин чувствовала, что не просто выжата, а полностью опустошена. Слова Диксона болезненными уколами отдавались где-то на подкорке, но она знала и видела, что охотнику гораздо тяжелее, чем ей – все это время он мучился от чувства вины и нес этот тяжкий груз на своих широких плечах один, молча.

- Нам лучше зайти в дом, Дэрил, - приподнявшись на носках прошептала мужчине на ухо Бет, боясь нарушить повисшее между ними молчание. Солнце клонилось к закату, быстро становилось темно, а на их крики сбегутся все ходячие в округе, и лучше им быть в этот момент внутри.
Отстранившись от мужчины, блондинка сделала небольшой шажок назад и осторожно коснулась голого локтя мужчины, тут же вздрогнувшего от этого мимолетного контакта. Осторожно обхватив двумя ладонями руку Дэрила, одной тут явно было маловато, Бет мягко потянула застывшего в ступоре мужчину, вытягивая его как утопающего из пучин горестных мыслей. Пойдем, - одними губами прошелестела Грин, из последних остатков сил и в борьбе с головокружением после самогона, внезапно настигнувшего ее, повела Диксона в дом и поднялась по лестнице.

Они еще обсудят это, когда успокоятся и протрезвеют.
Сейчас хотелось только опустошить еще одну банку самогона, смочив пересохшее от криков горло.

Храмы старых царей, запертых за барьером, судя по отрывкам сплетен и донесений, доходящих до его ротонды, пользуются большим вниманием у сектантов, по приказу своего лидера пытающихся найти там запретные знания и силу. Места поклонений тем, кто его ненавидел, должны были бы у него самого вызывать отторжение, а, памятуя о злобе, хранящейся в их сердцах, ещё и опасение наткнуться на ловушки, из которых ему не будет никакого выхода. Но всё же тоска по старому миру в нём была сильнее, а желание взглянуть на древние стены, руками рабов украшенные позолотой и фресками, прославляющими мудрость царей, губили всякую осторожность, которой ему лучше было бы держаться. Он соглашается отправиться в разведку с небольшим отрядом только поэтому, вскользь упоминая, что помощь его может пригодиться, потому что барьер в таких местах, полных чужих воспоминаний и чувств, может быть истончён.

Он не может не чувствовать, что его компания стесняет уже привыкших друг к другу разведчиков, перебрасывающихся между собой шутками и подколами, и предпочитает, как и в год своего одинокого странствия, держаться в стороне одному, чтобы никому не мешать, прикрываясь желанием изучить найденные в библиотеке крепости книги в тишине. Он всё равно чувствует иногда на себе взгляды разведчиков, улавливая в глубине смотрящих глаз раздражение и непонимание. Конечно же они справились бы лучше без него. Как и он без них не чувствовал бы необходимости быть стеснённым рамками скудных возможностей современных магов, и добрался бы до старых руин на четырёх лапах намного быстрее.

Про него снова вспоминают, когда руины, не дожидаясь их визита, сами выходят на встречу небольшому отряду, поднимаясь из земли и показывая огромную чёрную пасть входа, наполовину скрытую под землёй. Любопытство пробуждается в нём, призванное новой загадкой, которую ему хочется решить. Он чувствует отголоски магии, тесно сплетённой с пейзажем вокруг и уходящей за границу. Завесный огонь колеблется на его ладони, трепещет, словно от сильного порыва ветра и снова становится спокойным. Пламя гаснет также скоро, как разгорелось, и он поворачивается к уже проинструктированному отряду, состоящему сплошь из эльфов.

— Если среди вас есть маги, будьте осторожны с использованием заклинаний. Завеса здесь тоньше, чем в других местах. Неосторожное слово может ослабить её ещё сильнее, а закрыть разрыв без Инквизитора будет проблематично, — он окидывает разведчиков взглядом, надеясь, что его услышали и поняли, не смотря на  все таящиеся в сердцах предубеждения против его фигуры. Его авторитет в глазах этих эльфов был ничтожно мал и скорее был подкреплён словами советников, а не его собственными. Впрочем, сейчас вопрос чужого отношения к его фигуре его волновал мало, привычкой после пробуждения было не ждать от окружающих понимания.

Он спускается в руины следом за Рэйвеном, осматриваясь в темноте первого небольшого зала и по сохранившимся на стенах фрескам пытаясь угадать, чей храм они потревожили. Часть узоров уже осыпалась от времени и из-за грубых рук, будто желавших стереть эту часть истории. Он хмурится, завесный огонь освещает зал сильнее под пересмешки и шёпот разведчиков за спиной.

— Это пламя — воспоминание Тени о настоящем огне. Оно не вызовет у Завесы никакого волнения, — поясняет свои действия он, когда смешки становятся громче. Он вздыхает еле слышно и на возникшей перед ними развилке рассматривает появившиеся под влиянием зелёного света символы. — Здесь направо. Не отставайте.

Он не утруждает себя объяснениями, уходя вперёд и проходя вдоль рассказываемых на стенах историй. Он не увидит в них ничего нового, только воспевание чужой силы раболепными художниками и спрятанную убогую историю о реках крови, проливаемой во имя царей.

— Конечно, ты идёшь со мной, — хмыкает Ричард и, не дожидаясь ни «а», ни «бе», ни «какого чёрта, Ричард?!», хватает Маттиаса за запястье и тащит его в подвал здания. Чтобы туда попасть, — записывайте, — нужно минуть порог здания, широко улыбнуться всем имеющимся посетителям (это рекомендация, не обязательно к выполнению) и толкнуть лакированную дверь из массивного дуба плечом, чтобы открыть себе лестницу вниз.

Дамы и господа, приготовьтесь! Внизу вас ожидает: затхлый прокуренный воздух; желтозубая улыбка репортёра и тускло освещённая комната, которая проживала свои худшие дни именно в это мгновение! Помимо прочего, комната была заполнена стеллажами с работающими системниками, но лишёнными мониторов; видавший виды роутер, жалобно попискивающий каждые секунд сорок, и ноутбук с открытым текстовым документом и ленивой статьёй, не дописанной до конца из-за появления неожиданных гостей.

— Мастер! — улыбнулся Ричард и встал в сторону, давая вместиться во взор этого мастодонта желтухи и Хоассадису. — Вы ведь уже в курсе о происходящем?

Человек, чьего имени Ричард не знал ещё со времён студенчества, но охотно отвлекающегося на прозвище «Мастер», был волком в бычьей шкуре: его ненавидели абсолютно все, и не без причины. Его не уважали именитые издания, не любили и более жёлтые полосы. У него на счету несколько исков за клевету (кстати, он выиграл все суды), запретов на приближение (вполне оспариваемых при желании) и несколько погубленных жизней. В переносном и, к сожалению, прямом смысле этого слова.

— Конечно. Как раз писал по этому поводу.

Ричард просиял.
— Ваше мнение?

— Хорошая подделка. Но подделка.

Форджер сощурил взгляд.
— Подробности знать хотите?

— Может быть.

Вот в чём была инклюзивность Мастера: он писал правду. Чистую, искреннюю, кусачую, а иногда и зловонную, но правду. Актёр, одаривающий вас улыбками, на самом деле травит наркотой своих фанаток, чтобы с ними переспать? Он об этом расскажет! Благотворительный фонд обмывает деньги через ещё один аукцион для бедных зверушек? Он их обличит! Менеджмент-компания держит своих контрактников в рабских кандалах? Бойтесь Мастера и его красного слова!

И в этом заключалась вся проблема: абсолютно вся его правда была похожа на желтую, самую низкую корреспонденцию, и не заслуживала любви ни публики, ни артистов. Со временем, когда правда, о которой Мастер писал ещё с полгода назад, всплывает и проносятся шепотки о его величии, о нём иногда сообщают в более серьёзных таблоидах, но слава схлопывается раньше, чем она успевает разрастись. Его ненавидит вся верхушка Голливуда и пытается его не то заставить заткнуться, не то — боже мой! — убить.

Поэтому они с Матти и здесь.

Даже если его ненавидят, его читают, слушают и верят. Если Мастер выпустил статью в своём блоге, то это значит, что истина неоспорима, какой бы абсурдной она ни была. До сих пор доподлинно неизвестно, откуда Мастер берёт всю информацию, но он ещё ни разу не ошибся. Что, впрочем, не отменяет того факта, что есть ещё немалая доля скептиков, которая ему совершенно никогда не верит. Ну, пока его слова не подтвердятся официально. Там уж не верить... О-о... Совсем дураками надо быть.

— Матти, садись. Сделай грустное лицо, — он усаживает Хоассадиса за стул (жалобно проскрипевший, когда Ричард, надавив на плечи своего друга, усадил его на него) и крепко сжимает плечи Маттиаса, чтоб и не вздумал рыпаться. — Это — пострадавший. Ты — его адвокат. Мне же досталась очень скромная роль: неизвестный информатор… Который шепнул тебе исключительно по секрету, что есть основания полагать, что «Абрабанель» — зачинщики этого произвола. Ради денег и прикарманивания репутации нашего крутого дяди Матти себе.

— Ну давай же, я же вижу, что ты очень хочешь поговорить об этом! — сидя напротив Артура по другую сторону от костра и вороша палкой поленья, чтобы те быстрее прогорали и не сжигали их будущий ужин.

Если бы Артуру и Мерлину не нужно было хотя бы изредка останавливаться, чтобы дать отдых лошадям, а заодно и напоить бедных животных (еще и отдохнуть самим, между прочим! А то скакать по нескольку часов в седле и едва ли не все время галопом, пока дорога позволяла — не самое приятное развлечение!), то чародей был более, чем уверен, что будущий король скакал бы до самого Камелота без устали, даже не вспомнив ни о чем другом!

Впрочем, ладно, с какой-то стороны Мерлин мог его понять... Но не с той, в которой его задница и поясница теперь болели из-за неудобного и жесткого седла (попытки Артура обогнать уходящее за горизонт солнце в итоге ожидаемо закончились провалом). И все это время юный маг пытался разговорить хмурого, как тролль, принца, но Пендрагон был категорично упорен в своем хмуром молчании. Нельзя его в таком настроении к замку подпускать! Накличет беду на Камелот, как есть! Да все молоко в окрестностях тут же скиснет от одного только вида принца!

— Ладно, тогда я начну, а ты меня поправь, если я в чем-то ошибаюсь, — поскольку и сейчас Пендрагон был не в шибко разговорчивом настроении, а Мерлину ну ОЧЕНЬ хотелось поговорить обо всем случившемся (жалко, конечно, что Гаюс был сейчас в Камелоте, уж он-то явно знал больше обо всей этой ситуации! Ну и поумнее принца был однозначно), так что у Артура просто не было иного выбора, как слушать разглагольствования своего слуги.

— Итак, — задумчиво рассматривая тушку молодого кабанчика на импровизированном вертеле, коим служила обычная средней толщины ветка. Охотничьи навыки Артура пригодились очень кстати! Хотя Мерлин до сих пор не разделял восторгов рыцарей — и Пендрагона в том числе — на счет охоты, ну да ладно. Пока Артур мог хотя бы немного выпустить пар (пусть и на безобидном животном) и у них на ужин значилась еда — пусть развлекается.

— Ты уверен, что это была твоя мать? — не придумав, как правильно подобрать слова, да и просто чтобы не ходить вокруг да около, Мерлин рубанул с плеча волнующую его тему. — И прежде, чем ты решишь меня убить, — тут же подняв руки в примирительном жесте, — поясню: ты когда-нибудь видел, как выглядела твоя мать в молодости? Я вот, например, не видел в замке ни одного ее портрета, но может Утер или кто из слуг украдкой, пока ты был ребенком, показывал или рассказывал тебе об этом? Ведь, получается, что на месте твоей предполагаемой матери могла появиться любая женщина, которая выдавала бы себя за нее? Всего лишь нужны светлые волосы, пару ласковых слов в твой адрес и назвать тебя сыном, — продолжая как ни в чем не бывало ворошить костер и излагать свои мысли. — Кстати, ты не находишь, что этот призрак был очень даже материальным, что в корне противоречит их природе, как таковой? А ведь я видел, как вы очень успешно обнялись. Как два вполне живых человека, — перевернув мясо на ветке другим боком. А еще эти странные слова Моргаузы про то, что дверь можно открыть только один раз. Почему она ждала так долго тогда? И почему именно сейчас? И каким образом вообще можно призвать кого-то с того света, пусть и ненадолго, сделав его материальным? Да, Моргауза однозначно владела магией, но не до такой же степени! Либо это и правда было что-то из разряда невозможного (Мерлин, конечно, никогда о таком не слышал, но он много о чем не слышал еще, в общем-то), либо попахивает хорошо спланированным спектаклем.

А ведь как удачно получается, если смотреть на эту ситуацию в таком ключе! Сначала Моргауза появляется в Камелоте, бросает вызов Артуру, побеждает его, бросает несколько слов о знакомстве с его матерью и вот принц уже сам готов отправиться куда угодно, хоть на край света! Даже заставлять не надо. Умно, хитро и очень коварно. При этом в Камелоте она появилась двадцать лет спустя, хотя ничего не мешало ей сделать этого раньше. А если она и правда была знакома с его матерью, когда была ребенком, то научить кого-то говорить нужные слова совершенно точно не проблема.

— Знаешь, я не вижу ничего плохого в том, что ты родился с помощью магии, если это действительно так, — потому что ни подтвердить, ни опровергнуть этого факта Мерлин не мог, — хотя часть про "жизнь за жизнь" мне не очень понравилась, — а с тем учетом, что Мерлину уже доводилось сталкиваться с Нимуэй, чародей был уверен в том, что жрица специально решила убить жену Утера. Почему — это уже другой вопрос. Из ревности? Из желания отомстить за что-то? Проучить? Неужели она не понимала, к каким последствиям это приведет? — Я, конечно, могу ошибаться, но мне кажется, что твой отец стал бояться и ненавидеть магию и все с ней связанное после твоего рождения. Он потерял жену, которую любил, возможно, он боялся, что также потеряет и тебя? — подняв взгляд поверх костра и задумчиво смотря на Артура. В этом хотя бы был смысл, почему Утер был так одержим своим желанием искоренить все магическое и волшебное. Господи, Мерлин защищает Утера! Гаюс был бы в шоке.

— Как думаешь, оно уже готово? — тыкая кончиком ножа мясо и глядя на капающий с туши на пламя жир. — Внешне так вполне неплохо выглядит, хотя внутри может еще кровить. Не желаете ли мяса с кровью, сир? Правда в походных условиях без вина, гарнира и овощей, — весело улыбаясь от уха до уха. А еще без тарелок и столовых приборов, благо хоть неподалеку протекала река, впрочем, и о траву руки можно вытереть, если уж совсем прижмет.

Говорят, что быть среди фатуи — слава и почет, однако, это все ложь. Ложь, предательства и шепотки окружают  Заполярный Дворец каждый раз, когда одиннадцать Предвестников собираются по приказу Царицы. Только теперь Чайлд вполне осознал, что даже великая владычица его обманула, глядя снизу вверх на самого Моракса, растягивая губы в сумасшедшей улыбке и готовясь к смерти. Надо же, сяньшень оказался тем самым богом контрактов, и как ловко провел его, превратившись из скромного консультанта в одного из сильнейших архонтов. Татрталья не закрывает глаз — он де доставит всем такого удовольствия и даже если сдохнет, то прожигая Моракса ненавидящим взглядом. Дважды проиграть за один день не так уж и печально, а вот эта ситуация ранила сильнее и невыносимо колола в груди своими острыми иглами. Кажется, в глазах Чжун Ли сверкает сожаление? Пф, оно ему не нужно, от обманщика тем более.

Резкая боль пронзает плечо, и Чайлд сам того не желая, вскрикивает, видя звезды перед глазами как никогда близко. Очередная подачка?

— Лучше бы ты меня убил, Мо-о-ракс, — цедит прежде чем отключиться.

Приводит его в сознание, как ни странно, та же боль. Спиной молодой фатуи ощущает чуть жестковатую поверхность дивана, а затем носа касается запах трав. Странно. При попытке пошевелиться, он чувствует как плечо стягивает плотная повязка, а когда распахивает глаза видит перед собой хмурого Моракса. Сначала Аякс не может понять, что он тут делает, ведь последнее его воспоминание касается вызова Осиала... А потом глаза его распахиваются: в памяти всплывает бой и то, как его ударили копьем в плечо. Что ж, видимо теперь его решат держать пленником? Облизнув губы и скривив губы в издевательской ухмылке, стараясь спрятать за движениями боль, он устраивается поудобнее и смотрит на гео-архонта почти не моргая. Интересно, что они с ним сделают? Он готов поставить все свое жалованье, что тот якса, с маской демона, готов был его убить, ну или на крайний случай, применить все имеющиеся у него в арсенале пытки. Хотя, смысл?  Вряд ли у Ли Юэ есть цель пойти войной на Снежную, да и это было бы бессмысленно — Царица владеет обширной армией,  и все ее помощники обладают элементальными навыками, в отличие от кучки голубей и одного оленя, а миллелитов он в расчет вообще не берет. Наплевав на дикую боль от раны, обнаруживая ко всему прочему, что он еще и без рубашки, Тарталья усаживается на диване, положив руки на спинку, закинув ногу на ногу и чувствуя как повязка начинает намокать от крови, но не обращая на это внимание. Даже несмотря на ранение и расцветающие на ребрах и теле синяки, он прекрасно знает, что отлично сложен, и что его тело может послужить неким козырем. Он же ловил пару раз темный взгляд "консультанта" на открытом участке кожи над ремнем, и сложил в уме дважды два.

— Что, господин Чжун Ли, решили смилостивиться и подлатать своего пленника? — колко спрашивает Чайлд, понимая, что истекает кровью не только его плечо, но и сердце. Ему нужно понять, почему его не убили и что будет дальше. Использовать его как козырь — сомнительно, Ее Величество не особо жалует неудачников.

У Деймона сильная хватка.

Его пальцы окольцевали тонкое запястье принцессы и сжали с такой силой, что колени подкосились. Наверное, драконы так не цепляются за скалы. Боль яркая, пронизывающая, но если Рейнира дрогнет — покажет слабость.

Да, она совершила чудовищную и непростительную для дочери короля ошибку, но это выше ее достоинства — посыпать голову пеплом даже перед ним. Жемчужина королевства подняла подбородок, встречая обезумевший взгляд дяди. Так он смотрел на своих противников на турнирах, упиваясь их поражениями. В его глазах искрилась ярость, но где-то глубже мерцал вполне осязаемый страх. Страх потерять контроль. Страх оказаться переигранным.

— Ты назвал меня дурой, дядя? — ее голос прозвучал тихо, но каждое слово, словно лезвие валирийской стали, рассекало воздух. — Не взывай меня к совести, деяние уже совершено. И не забывай, кто меня водил по борделям, учил пить огненное вино. Это обоюдная ошибка.

Порыв ветра донёс с причала крики грузчиков и скрип канатов — в гавани, обычно кишащей разноцветными парусами, сегодня теснились лишь рыбачьи лодки да королевская каравелла с алыми стягами. Деймон не отвечал, его плащ из тяжелого бархата бился о ноги под порывами ветра.

Стиснув зубы, Рейнира резко дернула рукой в попытке высвободиться из его хватки — и ей это удалось. Но, понимала принцесса, это не показатель физической силы. Деймон отпустил ее, потому что сам захотел этого. На бледной фарфоровой коже остались алые полосы — отметины, напоминающие шрамы. Оставалось надеяться, что длинные рукава платья смогут их скрыть.

Шумно втягивая носом солоноватый воздух, принцесса отвела взгляд, ощущая, как гнев кипит в жилах, смешиваясь с горечью предательства. Не его — своего собственного. Она сама позволила слабости взять верх, поддавшись порыву, который теперь грозил спалить все дотла. Ей было не страшно за себя, меньше всего хотелось бы портить отношения между Деймоном и отцом. Благодаря Отто они итак были натянуты, подобно струна в лютне уличного барда.

Внимательно слушая дядю, она развернулась к Черноводной, сжимая пальцами мраморные перила балкона. Холодная поверхность камня остужала ладони. Внизу, у подножия города, волны разбивались о гранит, оставляя на черных валунах кружево пены. Даже залив сегодня казался иным — живым существом, рвущимся с цепей. Где-то за тучами прорвался луч солнца, превратив воду в ртутную чешую мифического змея.

Хоть он и говорил спокойно, в его речи чувствовалась валирийская сталь. Каждое слово, произнесенное с нажимом, намекало: «Если ты ослушаешься, тебе несдобровать». Однако угроза исходила не от него, а от дальнейших событий: утраченное доверие отца, его же смазанные планы по успешному замужеству, возможно изменение очереди на трон. Деймон, безусловно, все это понимал.

При этом, его план ставил ее в положение жертвы — несчастной совращенной и чуть ли не изнасилованной девушки, чьи крики не услышала стража в ночи. Глупо не признаваться, что его план хорош.

Рейнира буквально кожей чувствовала, в какую пучину неудач ее затягивает собственное легкомыслие, но обратной дороги не было. Она должна согласиться на условия Деймона, чтобы сохранить хотя бы его лицо.

Поджимая губы, она вновь повернулась лицом к дяде и посмотрела ему в глаза прямо, спокойно, хладнокровно — так, как не свойственно Таргариенам. Она приняла решение.

— Хорошо, дядя, я скажу, как ты скажешь, — тихо произнесла она, медленно выдыхая, — Ты хочешь, чтобы я назвала его имя тебе или отцу?

Над башней пронесся крик чайки — хриплый, одинокий. Тучи сплелись в свинцовое покрывало, погрузив Черноводную в неестественные для утра сумерки. Где-то в порту глухо ударил колокол, отсчитывая время до неизбежного.

у марлин сердце сделано из золота — глупого, гриффиндорского, с львиной примесью гордыни, что иногда делает её такой беспечной перед лицом опасности. марлин думает, что сломить её не под силу никому и ничему, забывая о том, что вокруг неё настоящая война разворачивается. всё кажется ей декорацией. чем-то нереальным, пустым и не имеющим к ней никакого отношения. и она переживает, но не о себе; а о тех, с кем рука об руку шла по жизни, отдавая все свои любовь и заботу. так, как умела только она.

тревожные новости доносятся из самых разных концов; тайные весточки, совиная почта, летучий порох, и заседания их ордена, которые шепчутся, шепчутся о том, что их волшебный мир вот-вот утонет в крови и безумстве. уже утопает; слушая отчёты о тех, кто погиб, марлин палочку до боли в руках сжимает, ощущая где-то в глубине души что-то похожее на искреннюю ненависть. она выросла в любви, она отдавала её же; всё внутри неё ломалось и болело от мыслей о том, в кого ей придётся превратиться для того, чтобы одержать победу над удушливой темнотой. ей придётся заставить других истекать кровью; придётся забирать чужие жизни; придётся сражаться бок о бок со своими друзьями, часть из которых она больше никогда не увидит в живых.

но такова цена победы.
такова цена жизни, за которую марлин собиралась сражаться со всем своим отчаянием и упорством.

её родители чувствуют, что происходит что-то не то, но марлин вид упорно делает, что у неё всё под контролем. сдаться — для жалких трусов. она такой никогда не была. думает лишь о том, как их защитить, забывая, что на кону может стоять её собственная жизнь. это неважно, лишь бы они оставались в порядке. она от раскатов грома за дверью вздрагивает, потому что ей кажется, будто ночь приносит с собой незваных гостей на пороге её дома. ей действительно чьё-то присутствие чувствуется, слышится, кажется. марлин на всякий случай двойное защитное заклятье на спальню родителей накладывает, и спешит к дверному проёму, ощущая, как бешено колотится её сердце.

сириус врывается на её порог с запахом дождевой воды, свежести и холода, который она почему-то в его словах ощущает. сжимает его плечи в своих объятиях, чувствуя, как он дрожит. тревожно взглядом по телу пробегается, мягко касается пальцами его лица, скул и губ. — ты в порядке? не ранен? — видимых повреждений нет, не физически. чего нельзя сказать о его явно расшатанном моральном состоянии. марлин хмурится, внутренне замирает, слыша его слова. физически чувствует, как где-то у неё на лбу [ или в области сердца ], расцветает алая отметина, показывающая, сколько ей осталось жить [ недолго ]. странно, но марлин не чувствует страха. снова не за себя. ей ли было не знать, чем всё может закончиться, когда она, и её друзья объявляли войну пожирателям смерти? но сириусу своих волнений не покажет ни за что. видит, что он напуган и так, в глаза её заглядывая со всей искренностью тревожности, и страха за неё.

и марлин порадовать бы, успокоить его хотела, но ей было нечем.

— нет.

её короткий ответ в воздухе между ними повисает, заставляя время ненадолго остановиться. марлин в глаза сириуса смотрит прямо, ясно и спокойно. находит в себе силы на мягкую, успокаивающую улыбку, и касается его холодной щеки своими тёплыми пальцами. будь её воля — время бы остановила навечно, зависая в этом моменте, в котором не существует ни смерти, ни страхов, ни предательства. только их с сириусом искреннее и чистое желание стоять друг за друга до самого конца. — нет. я не стану бежать, как трусиха. я встречу её, когда она придёт, и так будет с каждым, кто посмеет угрожать мне, или моей семье.

её пальцы сильнее на запястьях сириуса сжимаются. до лёгкой боли, выдающей крайнюю степень её волнения. марлин было очень страшно — как и любому живому существу, над которым нависла опасность. но [ к счастью или сожалению ], она воспитана с тем достоинством и глупой храбростью, которые никогда не позволят ей отступить.

— почему я? — вопрос срывается с её губ сам собой. тихий, отчаянный. сириус ответа на него может не знать, но марлин смотрит на него внимательно, с прежней любовью во взгляде. показывая, что он может ей довериться. рассказать о чём угодно, пока у него есть такая возможность. — почему она выбрала именно меня?

на долю секунды ей становится страшно, что безумие блэков может передаться и ему. что сириус, её любимый, тёплый и родной сириус, который все эти годы вёл свою собственную, личную войну, сражаясь с демонами и своей отравленной змеиной кровью, вдруг отступит. сдастся. выбирая сторону своей семьи, какой бы изломанной или жестокой она не оставалась. и самое страшное — марлин понимала, что была бы готова его за это простить. за это, и за что угодно на свете, потому что он был рядом с ней всю её жизнь. потому что она никогда не сомневалась в его заботе или любви. потому что носила на своих ключицах его созвездие.

потому что знала, что они останутся связаны — до или после, в этой жизни, или тысяче других.
пока смерть не разлучит их.