В первые минуты полицейские походили на толпу зевак, охали и ахали, что-то бубнили себе под усами, тянулись к карманам за сигаретами и все как один покачивали головами, мол, разве увиденное ими — это не сон. Не снится, нет? Один из сторожил местного закона и порядка глазами вопросил Софию. Она мотнула тяжёлым каштановым хвостом волос. Нет, не снится. Холодной, распростёртой линией вытянулось красивое тело. Полные груди развалились по разные стороны, твёрдые соски на обескровленных мягких холмах отбрасывали тени; жухлый лепесток с умершего букета прилип к надключичной впадинке, ветер не шевелил остальные. Духота капельками пота скатывалась из-под шляп по покатым смуглым лбам. Выжженная яркими лучами трава под подошвами пыльных башмаков быстро замялась.

День двух копов и правда станет бесконечным, как отлитые из стали рельсы для поездов.

Выйдя из продуваемого сквозняками открытых дверей и окон дома хозяина фермы, София, шурша маленькими листами блокнота, вместо сигареты сунула обгрызенный кончик карандаша в рот. Отдельная беседа с каждым работником, нанятым Фредом Уилксом за скромную плату, длилась долго и принесла немного пользы для следствия. Детективы не стали делить между собой клиентов и работали вместе. Дельгадо с интересом наблюдала за тем, как в деле ведёт себя гринго. На поле, у тела, он будто взбесился, то ли от той жестокости, на которую способен человек, то ли от той тупости, к которой опять же оказался причастен — на все руки мастер — человек. Не очень-то Грег старался влиться в коллектив… Чтобы очаровать не самых сообразительных любителей агавы при исполнении, нужно угостить их текилой после службы. А если одаривать их только муштрой, нравоучениями и высоко задранным носом, то они будут гадить тебе под ноги, детектив. Сунув блокнот сзади, за пояс, мексиканка, прислонившись бедром к деревянным перилам на террасе, решила подбить первые итоги.

— Ты видел их? Они так напуганы, — сжав сточенный до пяти сантиметров карандаш в кулаке, София глянула прямо, вдаль, туда, где за серыми дощатыми амбарами глазу откроется поле, на котором бурлит работа. — Все родом из Мексики, только один местный.
На ферме Уилкиса трудились мигранты без документов, обычное дело в этих краях.
— Уверена, что алиби каждого подтвердится. А напуганы они именно тем, что здесь произошло. Тем, как девушка была убита, — обращаясь к Грегу, ступив к нему, стоящему в косых лучах солнца, Дельгадо заговорила тише. — Это похоже на укус. Укус животного, ты сам так сказал, а на прошлой неделе они нашли в загоне мёртвую козу с разодранной шеей, решили, что сюда забрался койот. И теперь… — шагать больше некуда, она стоит у него под носом, — они боятся, потому что знают одну легенду…

— Эй, София! — из-за постройки появился долговязый парень в форме, липкий от жары и грязный от пыли. — Тело забирают.

— Нужно поговорить с криминалистами, — о том, что те парни толковые она Грегу уже сообщила. А про легенду, может, и вовсе говорить не следует, он и без того смотрит на неё, едва сдерживая то ли заочное презрение, то ли очное разочарование.

ххх

— Что ж, — сдирая с распухших влажных рук защитные перчатки, через линзы очков внимательным взором по Новенькому проходился Ирвин, давний знакомый Софии. — Смерть наступила двадцатью четырьмя часами ранее. Убили не здесь, естественно. Есть следы побоев, не такие значительные, как следы от верёвок на щиколотках и запястьях. Было ли изнасилование, — он пожал узкими плечами, — узнаем позже. Но вот о чём могу говорить со всей уверенностью, рана на её шее, — позади него парни застёгивали молнию большого чёрного мешка, — у неё такие края… Непохоже, что тут орудовали кусачками или чем-то подобным. Это укус пастью с самыми настоящими клыками. Как дела у Тая с футболом, Соф?

Ирвин имел любопытное качество: шустро переключался с трупов на жизнь с живыми людьми, и обратно.

ххх

Дальше детективы разлучились, пополнив поисковые группы, разбредшиеся по разным направлениям, и встретились уставшими и голодными только через пару часов. Софии нечем было поделиться с Тёрнером. Со своей группой она прорыхлила восточное направление, добравшись до фермы соседей Уилкиса, а фермы в Техасе находятся друг от друга на приличных расстояниях. По пути они раздобыли пару бычков, пролежавшую все сезоны года под открытым небом детскую сандалию, неопознанные кучки экскрементов, жестяную банку колы и прочий мусор, что-то на всякий случай растолкали по зип-пакетам.

Стемнело. Не доехав до Пекоса несколько миль, они сидели на веранде скромного заведения с вкусной едой и охлаждающими напитками. Ветер приятно касался разгорячённой кожи, сгущающийся мрак, съедающий пылкое зарево, дал глазам возможность передохнуть от вскрывающего капилляры на белках солнца. На другой стороне дороги ютилась одинокая заправка с двумя работающими колонками. София взобралась на стол, скинув с ног натёршие задниками туфли, обосновалась взглядом в этом скудном пейзаже с акациями. Её ступни были чернее ночи: по полю она бродила босиком. Без сил шевеля ртом, опёрла локоть о колено, не заботясь об осанке, ладонью-подставкой упёрлась в жующую челюсть: так она устала. Обмакнув тёплую кукурузную лепёшку с начинкой в соус и отхватив от этого произведения мексиканской кулинарии кусок, потянула из трубочки американский рутбир, ворочать языком по другим поводам совсем не хотела, но всё-таки чуть погодя спросила. Так, просто, чтобы отвлечься самой и отвлечь Миннесоту от мысленных круговертей сегодняшнего дня.
— Все гадают, где забыл свою семью Новенький. Так где твоя жена? Дети? Собака? Удочка или клюшка для гольфа?

[indent] Ирвинг расслабленно откидывается на спинку кожаного дивана. Беззаботный щебет Аделин ласкает слух, пусть он и теряет нить повествования где-то в ворохе научных терминов, статистических сводок и трудновыговариваемых имён не то её кумиров от мира биологии, не то многочисленных профессоров. Эдди чем-то воодушевлена или, наоборот, возмущена — её эмоции сменяют друг друга так быстро, что и в них Найт путается уже на третьей минуте их встречи. Ему остаётся лишь сосредоточенно кивать с самым серьёзным видом, на который он только способен, и с энтузиазмом поддакивать в возникающих с равными промежутками паузах — Арчер подвох замечает далеко не сразу, но стоит её светлую голову посетить этому озарению, как она с напускным недовольством закатывает глаза и легко пинает его носком ботинка под столом. Улыбка расцветает на её губах, и Ирвинг смеётся.

[indent] — Не-не, ты продолжай, мне интересно, — иногда ему кажется, что она говорит с ним на совершенно другом, незнакомом ему языке. Ещё реже он подозревает, что ему всё же не кажется, когда в рассказах Аделин начинают проскальзывать термины на латыни, и он шутит, что надеется на её хорошее произношение, потому что хоррор-фильмы о призыве дьявола обычно начинаются именно так. Куда чаще, впрочем, Ирвинг думает о том, что готов слушать даже её подробные конспекты унылых лекций, монотонный счёт от одного до бесконечности или краткий пересказ всех эпизодов «Симпсонов», лишь бы всё это звучало голосом Эдди. — Только определись для начала с заказом, — он аккуратно подвигает ближе к ней меню, которое она, увлечённая своим монологом, всё это время успешно игнорировала.

[indent] Незадавшаяся встреча на похоронах её дедушки заботливо вычёркивается из их общей хронологии. Повторный отсчёт запускается с их столкновения на концерте в крошечном клубе Пало-Альто, и давно заброшенный чат на двоих оживает вновь. Сообщения сыплются подобно снегу в середине января: Ирвинг отправляет фотографии из студии, шлёт селфи с репетиционной базы, кидает драфты текстов и демо-версии новых песен; Аделин в защитных очках и перчатках снимает кружочки из лаборатории, записывает мини-подкасты по пятнадцать минут про студенческие будни в Стэнфорде голосовыми сообщениями, забрасывает его многочисленными мемами про науку — они будто пытаются восполнить шесть лет бездарно и бессмысленно утерянного времени едва ли не круглосуточным общением с редкими перерывами на сон и погружением в рабоче-учебные будни. Километровые переписки — отличный способ наладить контакт, но сидеть напротив друг друга в баре Найту, пожалуй, нравится куда больше. И дело, конечно же, вовсе не в том, что Эдди, активно жестикулируя, то и дело невзначай касается его руки, накрывая её ладонью. Совсем не в том?

[indent] Аделин гордо демонстрирует дырку на колготах — и когда только успела? — и тянет её пальцами в разные стороны. Ирвинг увлечённо смотрит, как по тёмному капрону расходятся неровные стрелки, оголяя острую коленку. Он с трудом отрывает взгляд от этого зрелища и завороженно следит за вспыхивающими в глазах Эдди озорными искорками и тем, как преображается, становясь ещё красивей, её милое личико, стоит на нём появиться этой довольной улыбке, что так ему нравится.

[indent] — Ну-ка, покажи, — он подвигается к краю сидения, аккуратно перехватывая Арчер за лодыжку, чтобы ей не пришлось держать ногу на весу, и кончиками пальцев пробегается по контурам растянувшейся дыры. — Похожа, — экспертно заявляет Найт, кивнув. — «Битлз» тоже рок играли, — добавляет он с усмешкой и похлопывает её по туго зашнурованному ботинку, прежде чем отпустить.

[indent] Между Аделин и типичными фанатками рок-групп, которых он видит на концертах, огромная пропасть. Те девчонки обычно носят колготы в сетку и короткие, не оставляющие места воображению шорты, рисуют длинные острые стрелки чёрной подводкой и густо красят тушью ресницы, кричат оглушительно громко в надежде быть замеченными, выжидают у служебных выходов клубов и кидают нюдсы в директ с предложением встретиться и просьбой оставить автограф на груди.

[indent] Эдди на них совсем не похожа. Эдди не похожа ни на кого из тех, кого он знает. Она — единственная в своём роде. Со своими бесчисленными цветными заколками, лёгкими платьями в мелкий цветочек даже в начале декабря, случайно порванными колготками и непонятно откуда берущимися синяками на нежной молочной коже, пастельными футболками с принтами в виде научных каламбуров, фанатичной любовью к шаблонным попсовым бойз-бэндам начала десятых годов, внезапными «я приехала, встретимся за сценой?» в мессенджерах и тёплыми объятьями, чтобы расстаться через несколько часов, потому что у неё утром очередная сложная контрольная в другом штате.

[indent] И с безумными, но очень плохими идеями — тоже.

[indent] Ирвинг смотрит на телефон в её ладони: Эдди увлечённо стучит пальцами по сенсорному дисплею, отправляя сообщения одно за другим, поспешно говорит что-то о том, что нужно было сделать это давно, и как-то совершенно невзначай кидает имя, которое он слышать сейчас хочет в последнюю очередь.

[indent] Итан. Почему-то это всегда, блять, Итан.

[indent] Ирвинг видит Риверса всего лишь несколько раз в своей жизни, пусть и на расстоянии. Он замечает их на выходе из кинотеатра: Тайлер ударяет его по плечу и кивает на противоположную сторону улицы, где ярко светят огни и играет музыка, и Итан что-то говорит, а Эдди хохочет так заливисто, что её слышно даже издалека — когда-то она смеялась так над его шутками, но уже не пишет ему сообщений две недели, потому что на носу важный тест. Ещё позже он, нахмурившись, разглядывает его отполированную, блестящую на солнце тачку, выглядящую так, словно только что из салона, когда тот подвозит Эдди домой после школы; Долорес деловито присвистывает (ей на днях вырвали последний молочный зуб, поэтому у неё плохо, но даже получается), и её приходится поторопить, пока она не попросила сфоткаться рядом или нажать на клаксон; оценивающий взгляд Найта мажет по Итану быстро, чуть дольше задерживается на сияющем от радости лице Арчер, и жгучее раздражение разъедает внутренности — когда-то она так улыбалась ему, а теперь будто вовсе не замечает.

[indent] Куда чаще Итан встречается Ирвингу в ленте инстаграма: Аделин выкладывает совместные с ним фотки, оставляет милые подписи, поздравляет с днём рождения длинным текстом с шуткой, понятной явно лишь ей и виновнику торжества, и Ирвинг осознаёт, что его заменили. Легко и просто, с глаз долой, из сердца — вон. И это даже понятно: ширина пропасти, разрастающейся между ним и Эдди, прямо пропорциональна той пропасти социальной, что отделяет мальчишку с окраин, учившегося в католической школе и не поступившего в университет, от перспективного выпускника Миннеаполис Хай на крутом авто и с пакетом акций папочкиной компании в подарок на восемнадцатилетие.

[indent] Ирвинг бы тоже себя не выбрал. Меньше боль от этого осознания, впрочем, не становится.

[indent] Имя Итана бесит и в семнадцать, и в двадцать три, а Аделин как назло то и дело рассказывает ему про Риверса. Найт не слушает: пропускает мимо ушей, старается не закатывать глаза в недовольстве, осторожно переводит тему. Пытается сделать это и сейчас. Безуспешно.

[indent] — Эдди, не надо, — говорит он с нажимом, накрывая ладонью её запястье. Она не поднимает взгляда, игнорируя его слова и, кажется, в том числе сам факт присутствия — невольно думается о том, что Риверсу не нужно даже появляться на горизонте, напоминая о себе лишь сообщениями, как фокус внимания Арчер мгновенно перестраивается с Ирвинга на него. Аделин молчит ещё немного, а после торжественно заявляет: он скоро будет. Найт с шумом выдыхает и жалеет, что нельзя приложиться лбом о дубовую столешницу да посильнее. Или утопиться в высоком стакане позабытого им лагера. — И вот нахера?..

[indent] Он смотрит на появившегося в дверях Итана и слышит, как скрипят, стирая эмаль, плотно сжатые в недовольстве челюсти. Или это очередная вибрация телефона Аделин, вдруг меняющейся в лице и подскакивающей с места? Ирвинг смотрит на неё с немым вопросом во взгляде, пока та наматывает шарф порывистыми движениями.

[indent] — Арчер, не смей! — возмущённо шипит он, пытаясь перехватить её за талию, усадить возле себя и не дать сбежать, но Аделин ловко уворачивается, устремляясь прочь. — Ты издеваешься?!

[indent] Издевается, не иначе: Ирвинг смотрит, как она оставляет смазанный поцелуй на щеке Риверса и выбегает на улицу. Они с Итаном остаются вдвоём. Ну пиздец.

[indent] — Привет, — кидает он бесцветным тоном, когда внутри всё начинает закипать от негодования устроенной Арчер подставой. Общих тем у них примерно... ноль? Неловкое молчание повисает в воздухе. Найт отбивает пальцами по поверхности стола какой-то ритм, засевший в голове: возможно, это просто нервы или же он сам не подозревает, что знает азбуку Морзе и сигналит sos официанткам. Они не спешат на спасение. Аделин, активно спорящая за окном — тоже.

[indent] — Она никогда не заканчивает за десять минут. Это надолго, — он кивает в её сторону. Невербальное «может свалишь?» неоновой бегущей строкой тянется по его зрачкам, когда Ирвинг смотрит на Итана. — Так что если ты вдруг торопишься... У тебя ведь наверняка много важных дел?

[indent] Остаётся надеяться, что с пониманием намёков у Риверса лучше, чем у Эдди — его возражений.

Форум: https://nycity.fun/
Текст заявки:

МЕЛАНХОЛИЯ ИЩЕТ БЕЗРАЗЛИЧИЕ

Matsuyama Ryō  |  Мацуяма Рё

Atsushi Sakurai / 45/ генеральный продюсер и основатель лейбла Kurofune Records / токсичный симбиоз

---

НЕМНОГО О ТЕБЕ

Кратко.

- Вырос в токийском районе Санья — 6 м² комната, спившийся отец, мать-прачка, сбежавшая от побоев. Единственное "окно в мир" — старое радио с хитами 80-х.
- В 15 лет случайно попал в офис якудза (клана Инукаи), исправил фальшь в песне босса — получил работу "мальчика на побегушках".
- В 2003 году записал демо. Получил отказ от продюсера
- Создал группу Tokyo Dolls.
- Использовал клан Инукаи для поджогов студий, шантажа и "убеждения" непокорных артистов.
- Услышал Джошуа на шоу Nodojiman (2012) — вложил $2 млн, превратил в звезду, но сделал своей "собственностью".
- Джошуа получил пулю в позвоночник. Рё вложил миллионы в его реабилитацию, но подсунул газету о свадьбе бывшего любовника - "Чтобы ты не забыл: ты мой".
- В 2020 Джошуа разорвал контракт и остался жить в США. Рё забрал у него все, начиная от состояния и заканчивая творчеством.
- Философия Рё - Звёзды горят ярко, но быстро. Я даю им свет — взамен за их пепел.

для тех, кто любит читать

Детство? Комната 6 квадратных метров и радио, доносящее чужие хиты.

Не так уж много о тебе известно. Ты родился в Токио, районе Санья - квартале бывших рабочих, где "мечты глохнут быстрее, чем ростки в бетоне". Отец - спившийся таксист, мать - прачка, не выдержала постоянных избиений мужем и ушла, когда тебе было двенадцать. Вы с отцом жили в маленькой комнатушке, с единственным радио, из которого лились хиты 80х. Твоё детство точно не было примерном счастливого взросления, ведь после ухода матери отец переключился на тебя - ты до сих пор можешь по пальцам одной руки пересчитать те дни, когда видел его трезвым.

В 12 лет я понял: голод - лучший учитель. Он не врет про твои возможности.

Твоя первая мечта - стать певцом. Не срослось, вместо микрофона ты видел грязную посуду в ближайшей кафешке, которую приходилось постоянно мыть. А по ночам коробки и скотч в службе местной курьерской доставки. В 15 лет ты подрабатывал разносчиком суши и случайно доставил заказ в офис клана Инукаи. Там ты услышал, как из якудза напевал старую энку-песню. Ты поправил его - природа наградила тебя абсолютным слухом. Вместо избиения над тобой посмеялись и позвали прислуживать на вечеринке босса. Там ты впервые увидел сякухати и захотел научиться играть на ней.

Отца хоронили под дождем. Я не плакал - считал капли, падающие на его дешевый гроб.

Смерть отца стала облегчением для тебя. К тому моменту ты  уже попал в музыкальную индустрию - стал мальчиком на побегушках в третьесортном лейбле. Уже тогда ты понял, что "без крыши" в этом бизнесе не выжить. В 2003 году ты записал демо, продюсер, который послушал ее, вынес вердикт: "Ты не звезда. Ты тот, кто их делает".

Якудза дали мне больше отцовского тепла, чем родной отец.

Плотные связи с кланом открыли тебе дорогу наверх. Ты создал первый успешный проект - j-pop-группу «Tokyo Dolls». Девочки из бедных семей, контракты на 20 лет, 95% доходов отходили лейблу. Инукаи помогали тебе давить на конкурентов, о и ты сам был неплох - не гнушался заниматься шантажом, собирая компромат на нужных лиц, от звукорежиссеров до политиков. Ты также поднаторел в людской психологии и понимал, когда нужно надавить, а когда достаточно ласкового слова. За тобой потянулась дурная слава, а вместе с ней и прозвище - Kurofune no Oni. Демон Чёрного Корабля. Мне говорили, тогда ты посмеялся. И вскоре после этого основал свой лейбл - Kurofune Records.

Деньги пахли потом и дешевым саке. До сих пор ненавижу этот запах.

Внутри лейбла творились... интересные дела. Поджоги чужих студий, утечки компромата, отмыв денег через концерты, продажа мерча "в черную". Ты использовал артистов для выступления в клубах якудза, тех самых, где "решались дела".  Ты писал легенды для членов клана (поговаривали, что превратил однажды сына оябуна в "продюсера", для отмывки денег). Иногда ты предоставлял доступ к звездам для "особых" клиентов, но редко, ты не любил, когда трогали твоих артистов. Ты стал королем, которого боятся.

Музыка - это трупы. А я - лучший гробовщик в городе.

Ты стал из самых влиятельных продюсеров Азии, но никогда не появляется в рейтингах Forbes- твой капитал скрыт через офшоры и номинальных владельцев. Твоё слов закон. Если ты говоришь "Этот артист - звезда", его берут на все шоу. Если говоришь "Он закончился", карьера артиста исчезает за месяц. ты также обзавелся личными связями с Nippon TV, Fuji TV, Mnet Korea, контролировал примерно 30% J-pop-чартов через своих артистов и ещё 20% через "договорённости". В Корее ты получил долю в маленьком, но агрессивном лейбле, а вот в Китае и Юго-Восточной Азии твоих артистов не пускают на главные сцены, но их песни воруют для дорам и тикток-трендов.
Молодые певцы говорили за твоей спиной - "Если Рё предлагает контракт - беги. Но если ты убежишь, он найдёт тебя". Конкуренты выражались лаконичнее - "Он не продюсер. Он вирус, который убивает индустрию".

В бизнесе есть три силы: талант, деньги и страх. Я даю первое, контролирую второе и создаю третье.

В 2012 году ты услышал меня на шоу Nodojiman. Услышал и стал единственным, кто разглядел за гайдзинской внешностью боль. Ты немедленно подписал контракт со мной и принялся лепить... кого? Кого ты сделал из меня, Рё? Я до сих пор не знаю. Однажды ты сказал мне, что я твой "высокорисковый проект". Ты вложил в мое продвижение два миллиона долларов и посадил меня в долговой капкан. Но я был счастлив. Был готов целовать тебе ноги. Тогда я еще не понимал, что кроме меня у тебя есть два, может, три основных проекта. И еще десяток тех, чьи звезды могли погаснуть в любой момент, но тебе было плевать.

Слёзы артиста - самая дорогая валюта.

Сейчас я понимаю, что был для тебя инвестицией, сыном и собственностью. Ты действительно верил в меня, но не мог позволить мне быть свободным. Я же считал тебя тюремщиком, отцом и самым большим предателем. Помню, как смотрел в твои глаза, карие, как пустые гильзы. И понимал, что для тебя люди - цифры в таблице excel. Просто у меня там самая большая строка.
Однажды я увидел документы на твоем рабочем столе. Shu Farago - ROI 137%. Но были и другие цифры, я все пересчитал. ROI 209%. Ты намерено занизил цифры, для меня, да? Что-то надломилось во мне. Вот и все наше доверия, Рё. Бухгалтерия, и ничего больше. Ты никогда не видел во мне человека, только актив.

Ты думаешь, ты особенный? Я сделал из тебя легенду. Могу сделать мусор.

В 2016 году ты начал терять контроль. Ну, знаешь, ты здорово перегнул палку. Все эти витамины, таблетки, БАДы - фармакология для голоса, идеальные параметры, ежедневные замеры тела при диком графике и еще более диких диетах. Я сорвался. Закрутил роман с сотрудником прокуратуры. И ты взорвался - кажется, это был первый раз, когда мы орали друг на друга до хрипоты. Но я сдался, и ты отступил... на время. Ты уже тогда знал, что ничем хорошим это не закончится, верно?
Через два года мы с Като поехали в небольшой отпуск на Окинаве. Это было удобно, потому что ты улетел в Корею, и меня почти не контролировали. Като в то время вел дело против Инукаи, адепты клана выследили его. Нас. Помню стрельбу на в том переулке, полном туристических кафешек и лавок. Помню первую пулю и падение вниз, с бетонного парапета. А потом темнота.
Я очнулся уже в больнице, не знаю, сколько денег ты потратил, чтобы собрать меня по частям в швейцарской клинике. Два года непрерывных вложений, реабилитации, но я так и не сказал тебе спасибо. Ни за подсунутую газету с заметкой о женитьбе Като. Ни за новый контракт, который больше напоминал добровольную сдачу в рабство.
Однажды ты сказал мне: "Когда я увидел тебя после выписки из клиники, то сразу четко понял одну вещь - мой Шу умер там, на Окинаве. А это... этот просто носит его кожу".

Я не манипулирую. Я просто знаю, какая нота заставит тебя петь.

США. Ты решил реабилитировать мою карьеру здесь. Там шрамы будут экзотикой, а не изъяном. Там хриплый голос станет "грубым шармом". Там... там, может быть, ты найдешь способ вернуть мне огонь.
Первый полгода я не мог выдавить из себя ни строчки. Ни одной ноты. Ты спрашивал - где песня? Я отвечал - нет песни. Ты усмехался. пожимал плечами и бросал равнодушно - лейбл не платит тебе за молчание. После ты запер меня в номере, на три дня, с одной бутылкой виски, и на свет появилась "Меланхолия". Это был взрыв, бомба, рождение новой звезды. Мой золотой билет. Что могло пойти не так?

Я не спасаю таланты. Я даю им красивый способ умереть.

Ты сам нанял для меня Тайлера. Просто забрал его от какой-то второсортной рок-группы и приставил ко мне в качестве нового тюремщика. не учел одного - для тебя моя боль была товаром на продажу, для Тая она стала упоением. Наш роман закрутился очень быстро, все, как тогда, с Като, однако в этот раз твое давление дало неожиданные результаты. Я захотел уйти.
Мы с Таем вошли в твой офис. Белый пол, чёрная мебель, красное вино в хрустале. Как будто ты специально оформил всё в цветах предупреждения. Ты не встал. Не предложил сесть. Просто положил на стол папку: "Подпиши". Я взял ручку. Без дрожи. Без слов. Как будто подписывал квитанцию за электричество. Ты зачитал список требований вслух: "Меланхолия". Все демо. Все черновики. Все тексты. Даже те, что никогда не выйдут. Даже те, что написаны на салфетках. Три миллиона долларов — всё, я скопил за годы. Права на имя "SHU". Права на образ - чёрные одежды, шрамы, всё, что фанаты любили. "Это грабёж!" - закричал Тайлер. "Заткнись" - бросил я.
Мы ушли. Вслед донеслось насмешливое - "Нет. Это плата за предательство".
Вот и вся. Наша с тобой многолетняя история подошла к концу. Или?..

В остальном:

- Ты - пустота. Твоя над офисом Kurofune Records (район Роппонги, Токио). Идеальный распорядок дня. 4:00: Пробуждение. Холодный душ (даже зимой). 4:30–6:00: Прослушивание демо новых артистов (90% отвергаешь без объяснений). 7:00: Завтрак - чёрный кофе, омлет + одна сигарета. До 22:00: Работа. Никаких обедов — "голод обостряет слух". 23:00: Ужин - рамен из "Fuunji"
- У тебя никогда не было жены и детей. Только кошка бомбейской породы. Кошка, к слову, официально зарегистрирована как "директор по творческому контролю".
- В 2005 году у тебя обнаружили рак - последствия твоего курения с 14 лет. Тогда ты сказал врача - "Лечите. Но если я умру - вы умрёте первыми". Рак удалось победить, ты находишься в ремиссии с 2008 года. Но с той поры у тебя остались хронические боли из-з удаления 30% легкого, фобия перед больницами и пластыри с фентанилом.
- Твой отец умер в нищете, а мать до сих пор живет в сельском храме и называет тебя "проклятием". Братьев и сестер у тебя нет.
- Ты коллекционируешь чайные чашки, играешь в сёги, смотришь дорамы про врачей и смеешься над ошибками, а еще работаешь 120 часов в неделю, ни раз за последние 19 лет на брал отпуск и любишь пугать своих артистов.
- В 2024 году ты услышал по радио мою новую песню "Glass Heart". Ту, где в припеве была фраза: "Ты разбил меня, чтобы собрать заново... Спасибо. Я теперь крепче". Ты понял две вещи: я все еще пою твои песни, просто сменил слова; но я ошибся. Не "стеклянное сердце" нужно было разбивать. Его нужно было наполнить - ядом, болью, чем угодно... лишь бы оно продолжало биться только для тебя.

Чуть больше про наши отношения.

- Ты используешь моих бывших коллег, чтобы получать доступ к моим демо. Например, демо-версия "Lonely Star" была украдена и переработана другим артистом лейбла.
-  Ты нанимаешь сессионных музыкантов, которые работали со мной, чтобы воспроизвести мой уникальный стиль. Скрипку заменяют синтезатором, а оперный вокал - автотюном.
- Когда я упомянул о желании записать рок-оперу, ты быстро выпустил похожий проект "Тень скрипки", но с упрощённым сюжетом и поп-звучанием.
- Мой старый контракт с лейблом позволял тебе использовать все наброски, сделанные во время нашего сотрудничества. Это дало тебе доступ к старым записям, которые ты перерабатывал и выпускал под новыми именами.
- И что в сухом остатке творится между нами? Болезненная привязанность. Несмотря на ненависть, я признаю, что ты был единственным, кто по-настоящему понимал мой талант. Я сказал: "Он был моим демоном. Но без него я бы не узнал, что у меня есть крылья". Наша история - это бесконечный цикл боли, творчества и невысказанных чувств.

Ты не хочешь меня.. Ты хочешь моего поражения. Я не хочу тебя. Я хочу твоего унижения. Но мы оба в итоге получим не то, что хотели.

Итого:

- Нет, эта заявка не в пару. Скорее в хреновый токсичный броманс.
- Нет, они никогда не спали, хотя танцевали на грани.
- Да, мы будем описывать общее прошлое - много, вкусно, драматично, стекольно.
- Да, это нездоровые отношения.
- Нет, не нужно глубоко разбираться в музыкальной индустрии ирл.
- Да, в этом случае темп игры имеет значения, 2-3 поста в неделю ок.

В остальном. Залетай в гостевую, выдам тг. И начнем.

Одобрение анкеты от заказчика: да.

Ваш персонаж:
Джошуа Фараго, рок-певец
https://nycity.fun/profile.php?id=277

Пример поста

Все это цирковое пиздоблядство с концертом, корпоративными плясками и Карен на десерт можно было вынести ровно в двух случаях. В первом — если ты натуральный клинический дебил, искренне считаешь, что фуга и фуа-гра — это одно и то же блюдо, а ABBA — подвид коалы. Во втором — если ты давно и стабильно мёртв внутри, и всё происходящее воспринимаешь как стендап вселенной: хмыкнул, подмигнул и пошёл дальше, в свой персональный морг.

Был, конечно, ещё третий вариант. Вариант имени Джошуа Фараго. Когда ты прожил столько всего, что уже не тратишь батарейки на эмоции. Пережил — похлопал себя по плечу. Сдох — ну что ж, бывает. Всё по Карнеги: улыбайся, маши руками, и люди сами к тебе подтянутся. Правда, в этих псевдоумных книженциях никто не утруждался приписывать сноску мелким шрифтом: "Дружочек, эмпатия и вовлечённость смертельно опасны. Первая остановка сердца — в двадцать пять, спасибо, что были с нами."

Джошуа не словил инфаркт. Он просто понял эту истину на пару лет раньше. И научился жить, как живут все знающие: с каменным сердцем и вежливой усмешкой.

Он действительно вернулся домой пешком, через самое прекрасное в мире место — нью-йоркскую подземку, где крыс больше, чем мечтателей, а воздух пахнет жареной безнадёгой. Потом бодро отмахал ещё две мили до своего уютного ада: квартала, где на квадратный метр приходится больше наркоманов, чем рабочих в Макдональдсе.

Джошуа пару раз встретил знакомые компании: потрёпанные жизни, порванные судьбы, парни с глазами цвета разбавленного цемента. Они его знали. Они его уважали. Кричали ему вслед, расстроенно так, по-братски:

— Привет, музыкант! Чо как? Ноги никому сломать не надо?

Фараго всегда был вежлив. Притормозить, кивнуть, прищуриться:

— Пока всё по плану. Спасибо, что спросили. Ни ноги, ни руки пока не трогаем. Но вы держитесь на связи.

И правда спешил. Спешил не потому, что боялся. Нет. Его пугало только одно: остаться слишком долго среди чужого отчаяния и вдруг снова поверить, что это нормально. Он мечтал об одном. Вернуться в свою пыльную, прокуренную квартиру, ввалиться в душ, смыть с себя весь этот липкий налёт чужих ожиданий, детских слёз, родительских планов, корпоративных улыбок. А потом упасть на свой чёртов матрас и вырубиться до полудня. Иначе — нахрена вообще было всё это начинать?

Правда, у Вселенной на этот вечер были свои извращённые планы. Едва Джошуа вошёл в подъезд и направился к лестнице — потому что лифт, естественно, снова сдох в лучших традициях мёртвого искусства, — как сверху донёсся весёлый гул голосов Он мельком глянул на телефон. Половина второго ночи. Неплохо, ребятки. Особенно по меркам людей, которым завтра на работу, если только они вообще знают, что это такое.

Дейв и Чэд, его неизменные соседи с вайбом "геи без драм и глиттера" — вернее, обычно без глиттера, — устраивали очередную вечеринку. Снова. Потому что зачем спать, если можно громить печень свою и чужую. Джошуа флегматично отметил в мозгу: неприятно, но некритично. Тем более что под дверью его уже ждала тарелка, заботливо прикрытая целлофаном. Домашнее печенье. Фирменное. Дейв колдовал над ним с такой нежностью, с какой Джошуа последний раз к чему-то прикасался в тринадцать лет. Сахара в печенье не было. Это был их маленький местный договор: музыкантам тоже положено немножко добра.

Он как раз открывал свою железную дверь, когда за спиной раздался голос:

— Эй, Джош!

Фараго обернулся. С лестницы выглядывал Чэд — в перьях, в блёстках, в состоянии лёгкой гравитационной нестабильности. День Благодарения. Ах да. Конечно. Номинально — вчера. На практике — вываливается за все разумные пределы. Как шведский стол эмоций: бери, сколько влезет, отравись по желанию.

— Заглянешь к нам? — расплылся в голливудской улыбке Чэд. — У нас весело. Пришла какая-то скрипачка. Модная. Рвёт всех своими каверами!

Джошуа задумался. Точнее, его организм на секунду завис, пытаясь решить, от чего его воротит сильнее: от слова "модная" или от слова "каверы". По ощущениям — ничья. На всякий случай он спокойно ответил:

— В другой раз, Чэд. Устал. До состояния растительного угасания.

— Ааа, ну ладно, — бодро отозвался Чэд. Видимо, для него отказ был сродни очередной ноте в бесконечной мелодии жизни. — Мы постараемся потише! Ну... насколько сможем.

Джошуа кивнул. Отдал честь тарелкой с печеньем. И шагнул в темноту своего лофта — в самое сердце пустоты, пахнущей пылью, металлическим холодом труб и чем-то ещё неуловимо знакомым: одиночеством, которое перестало быть врагом, а стало фоном. Как белый шум в сломанном радио. Как дыхание большого, равнодушного города за окном. Наконец-то он был дома.

Он спал. И, надо признать, спал хорошо. Даже слишком. Без этих привычных упоротых снов про кровавые контракты, выбитые зубы славы и прочую милую дичь в стиле "развлеки себя сам". Лежал бы так дальше — наплевав на затёкшую шею, ноющую спину и тот факт, что матрас давно мечтал о капремонте, — если бы не вибрация телефона. Вжжик. Вжжик. Вжжик. Как маленький механический демон, который решил устроить сейсмическую атаку прямиком по деревянному полу.

Джошуа из-под подушки вылазить не стал. Принципиально. Зато высунул левую руку, нашарил телефон вслепую и утянул его под простыню — туда, где ещё сохранялось тепло, остатки жизни и надежды. Поднёс к губам и сипло выдохнул, как человек, у которого разом отняли и печень, и мотивацию жить:

— Что надо?

На том конце линии раздался голос Вика. Приятный, как скальпель, заранее смазанный антисептиком:

— Ты же помнишь про встречу с японцами?

Что нравилось в Моргане — так это прямота. Без всех этих мимими-завываний в духе "Как чувствует себя наше солнышко?" или "Может, привезти тебе латте с человечностью?" Нет. Вик брал быка за яйца. Причём без наркоза.

— Ну да, помню, — пробурчал Джошуа, снова прикрывая глаза и укутываясь в сон, как в давно выдохшуюся зимнюю куртку. — Встреча двадцать девятого. Ты говорил.

— Ага, — с коротким смешком подтвердил Вик. — Говорил. Двадцать девятого, всё верно. А сегодня у нас какое число?

— Двадцать восьмое, — пробормотал Фараго, уже наполовину плывя обратно в сладкие мрачные сны.

Пауза. Такая... с намёком.   И потом:

— Джош. Сегодня двадцать девятое. Концерт был вчера.

На мгновение мир замер. Где-то за окном бодро орали друг на друга два бездомных философа жизни, и их мат звучал почти как гимн происходящему. Джошуа зевнул. Даже расслабленно.

— Ну... ладно. Там в полдень, вроде? Я успею.

Вик мягко, как хирург перед ампутацией без наркоза:

— Джош, сейчас двадцать минут двенадцатого.

Фараго подскочил так, как может подскакивать только человек, в которого только что всадили реальность целиком — без подготовки и вазелина.  Выдернул телефон перед собой, уставился на экран, будто хотел обвинить цифры в заговоре.

11:21 AM.
Блять.

Слово сорвалось так естественно, будто родилось вместе с ним.

— Блять, — глубоко и содержательно выдохнул Джошуа. — Скоро буду.

Он вылетел из кровати, как будто по его заднице лично прошёлся цербер из преисподней. Пару минут ушло на то, чтобы стряхнуть остатки простыни, проклятий и ощущения, что душа всё ещё отказывается грузиться в систему. Но он справился. Более-менее. Футболка — чёрная, чистая, из тех, что лежали в стопке "на случай конца света". Узкие тёмные джинсы — в боевую готовность. Кожаная куртка — выдрана с вешалки на бегу. Волосы — пальцами приглажены так, чтобы казаться "беспорядком за деньги", а не "я только что умер и воскрес". Джошуа сунул ноги в свои удобные ботинки, одним движением закинул через плечо сумку с ноутом и нотами — мало ли — и сорвался с места, оставив за собой лёгкий шлейф мятной жвачки, холодного табака и нехитрого "пошли все нахер".

Он прыгнул в свой Nissan, любимого боевого коня — ни новой тачки, ни инстаграмного позёрства, только чёткий, надёжный мотор и характер. Ключ повернулся с первой попытки. Мотор зарычал, словно тоже проснулся не в духе. Highway to Hell. Трек сам включился. Плеер Фараго всегда знал, когда требовалась дополнительная доза эпической злобы.

Джошуа рванул с места так, что шины коротко взвизгнули по асфальту. Бруклин остался позади — серый, сонный, заплёванный. Он летел по дороге, как дьявол, который наконец нашёл повод опоздать на апокалипсис. Виражи. Машины мелькают по бокам. Мир был размытым полотном из скорости, нервов и упёртого желания всё-таки вытащить этот день за волосы из унитаза.

Он краем глаза глянул на часы на приборной панели. 11:34. Ну что ж. Времени в обрез, дороги — в пизду, нервы — в расход. Зато живая классика. Пальцы на руле отбивали рваную дробь под музыку, сердце билось в такт. И в эту минуту Джошуа был снова собой. Сломанным. Опаздывающим. Но всё ещё на чёртовом ходу.

У офиса его уже ждал Вик. Курил, словно спасался от собственной трезвости, и держал в руке стаканчик кофе — угольно-чёрного, как душа налогового инспектора. Увидев Джошуа, Вик молча сунул стакан в его руку и хлопнул по плечу с таким энтузиазмом, словно только что приютил котёнка.

— Двенадцать ноль одна, — констатировал Морган с ленивой гордостью. — Почти в срок. Горжусь. Честно.

— Опоздал, — отрезал Джошуа, направляясь к лифту.

— Да похуй, — пожал плечами Вик. — Подождут. Ты ж у нас звезда. Икона. Легенда. Можно разок на понтах проехать.

Фараго остановился у кнопки вызова лифта и принялся с нажимом тыкать в неё пальцем, словно пытался пробить портал в другое измерение. Заодно хлебнул кофе — жгучего, как хороший скандал. Горечь сразу растеклась по венам, включила в теле экстренный режим "аварийной работоспособности". Он ожил. Ну или изобразил жизнь достаточно убедительно.

Джошуа скосил взгляд на Виктора — устало, но с тем высокомерным терпением, которое оставляют для домашних питомцев и людей с хроническим отсутствием понимания мира.

— Это японцы, Вик, — выдохнул он, медленно, как выговаривают истину последним перед боем. — В обычной жизни они могут опаздывать, бухать, устраивать истерики, носить носки с сандалиями. Но на бизнес-встречах надо быть как штык. Тем более гайдзину. Тем более... белой обезьяне вроде меня.

Вик только крякнул и покосился на лифт, как на виселицу, где ему тоже придётся стоять рядом.

А Джошуа в это время уже собирал себя в единое целое: наружная оболочка — расслабленная, вежливая, в меру холодная. Внутри — холодный расчёт, уважение к чужим правилам игры и привычка не прощать себе ни одной трещины в момент, когда ставки на кону. Шоу должно было начаться.

В переговорной стояла вязкая тишина. Из местных сидели Картер Брукс — вечно довольная жизнью корпоративная жопа в костюме цвета "я мэр собственного эго", — и Стейси Гарсия, юрист с лицом, на котором закончилось даже корпоративное милосердие. Японцы — четверо. Все как на подбор: строгие чёрные костюмы, идеально сидящие галстуки, прически, как будто выстриженные под линейку. Запакованы, застёгнуты, готовы к суду, драке или переговорам — по погоде.

Джошуа ворвался в комнату не как опоздавший идиот, а как человек, который понимает цену входа. Радостный, срывающийся возглас Картера:

— А вот и наш герой!

Фараго проигнорировал его так же элегантно, как игнорируют пролетающую мимо муху. Сумку он швырнул в кресло. Стакан с кофе — аккуратно поставил на стол.  И — замер. На секунду. Ровно на ту, что нужна, чтобы перевести дыхание... и перейти в другой мир.

Плавный поклон — на выверенные тридцать градусов. Ни на градус выше. Ни на градус ниже. Не торопясь. Не выслуживаясь. Без малейшей суеты. Он кланялся когда-то много. И не только потому, что Рё хотел скрыть его рост, заставляя играть на контрасте. Поклоны были вбитой в тело привычкой. Извинение через действие. Признание ошибки без самоуничижения. Чистая, математическая вежливость.

И, выпрямившись, Джошуа безупречно, без акцента, на хрустально чистом токийском японском сказал:

— Прошу прощения за доставленные неудобства. Благодарю вас за уделённое время.

Голос его звучал ровно. Без фальши. Без натужного дружелюбия. Только уважение. Только порядок. Картер моргнул, как человек, которому забыли сказать, что вселенная вдруг изменила правила. Стейси Гарсия — мисс "У меня Prada вместо души" — приоткрыла рот, словно впервые увидела, что белые люди способны на осознанные действия. Виктор Морган, благослови его хаос, на всякий случай тоже поклонился. Неуклюже, как плюшевый медведь после кружки текилы. Минус за технику. Плюс за отчаянное желание не облажаться.

Японцы... Японцы впервые за эту встречу чуть заметно изменились в лицах. Появился тот еле уловимый перелом в воздухе — когда тебя перестают воспринимать как туриста. И начинают видеть в тебе возможного союзника. Фараго медленно выпрямился, холодно посмотрел на присутствующих. И подумал без всякой злобы: "Ну что, сучки. Поиграем в спортивное харакири? Я готов."

— Мистер Фу-ра-го, — поднялся навстречу один из японцев, постарше остальных. Голос у него был мягким, как осенний дождь, но под ним чувствовалась железная дисциплина. Он поклонился и протянул визитку двумя руками, с той выверенной точностью, которую вытачивают годами, как катану.

— Коджи Номура. Большая честь познакомиться с вами лично.

Джошуа ответил поклоном — таким же точным, отмеренным, без лишнего подобострастия. Взял визитку обеими руками, мельком скользнув глазами по имени и титулу, и протянул свою — карточку, аккуратно заранее впихнутую ему Виком. И любезно, с лёгкой полуулыбкой, бросил:

— Шу будет достаточно.

На лице Номуры мелькнуло облегчение. Конечно. Эти гайдзинские имена для японцев звучали как насилие над органами чувств — будто по языку прошлись наждачной бумагой, а потом залили сверху ртутью.

Все сели. Атмосфера после такого церемониального старта требовала бы продолжить беседу на японском, но выбора не было. Американская часть команды, как всегда, радостно врывалась в чужую культуру, как буйволы в магазин фарфора. Картер заговорил первым. Растягивая слоги, делая оскорбительно долгие паузы, словно объяснялся не с акулами делового мира, а с детьми из спецкласса. Стыд. Страшный, родной стыд. Джошуа позволил себе на секунду отключиться. Кофе согревал ладонь. Воздух был густым от тяжести протоколов и сдержанных улыбок. Он сидел молча, с вежливой полуулыбкой, внешне полностью расслабленный. И смотрел. Разглядывал тех, перед кем ему, возможно, скоро придётся играть длинную, сложную шахматную партию на деньги и честь.

Рассматривал. И вдруг застыл. Изменение было почти незаметным — если бы не Стейси, которая сидела слева и подозрительно прищурилась, уловив неладное на периферии.

Он сидел в конце стола. С толстой папкой бумаг, с идеальной осанкой, будто вырезанный из туши старым мастером эпохи Эдо. Тот самый изгиб бровей. Тот самый взгляд — спокойный, скользящий, цепкий. Костюм — деловой, дорогой. Том Форд, без сомнений. Джошуа теперь знал эти ткани на ощупь, на запах, на память. После той грёбаной съёмки для парфюма, где он сменил дюжину таких нарядов за один день.

Он моргнул. На автомате ущипнул себя под столом. Никаких ошибок. Ошибки не происходят сами. Ошибки вот так — садятся напротив тебя, аккуратно складывают руки на папке и смотрят в сторону, как будто не разнесли тебе жизнь в хлам когда-то давно.

Като Гандзи.

Вот он. Живой. Настоящий. И, чёрт возьми, всё ещё идеальный.

Кэри не ощущал себя счастливым уже очень много лет. Наверное, никогда, если быть честным. С тех самых пор, как начал понимать, что он не справляется с ожиданиями, с тех пор и был по-настоящему одинок. Когда отец говорил ему, что он мог лучше, а на самом деле у сам Кэр был на последнем издыхании, тогда он точно не был счастливым. Его робкая радость была всегда в одном, но он никогда даже думать не смел о том, чтобы заговорить об этом, чтобы позволить себе быть откровенным даже наедине (в ванной или спальне, или на прогулки, которая должна была укреплять его иммунитет, но только раздражала). Отец вёл его тернистым путём к победам, сам не ведая, что на самом деле только причинял ему боль. Усталость копилась ужасным грузом, и порой Закари думал о том, чтобы сдаться, потому что он был недостоин. Но каждый раз его что-то останавливало, заставляло быть осторожнее, пытаться снова. Когда он был маленьким, побеждать было легко, потому что никто не требовал от него на самом деле быть лучшим, достаточно было сделать вид, чтобы ему поверили.
Но с возрастом всё стало меняться: и сам Закари, и мир, который его окружал. Школа была местом, где никто не видел в нём "вот это Зак, вот он точно скоро всем наподдаст". Потому что он таковым и не был. Очки, сутулые плечи, тихий голос — Кэри был тем, на кого не обращали внимания, пока он не делал что-то экстравагантное.
И, как правило, это не срабатывало вообще. Потому что Закари не был тем, кто творил ерунду, ладно? Он не занимался спортом, не шумел в столовой, не щемил девчонок на переменах.
Он только глазел на парня, от которого дыхание спирало, и думал, что он просто оказался бракованным. Бесполезным абсолютно.

У Закари не было друзей в реальном мире — только в виртуальном, где никто не видел его лица, а только рисованный аватар, в котором не было ничего от реального Кэри.
Он договорился о новом матче вечером, но отец настоятельно рекомендовал ему отправиться на экскурсию. Потому что он, как ни странно, был старостой, которому нельзя было пропускать такие мероприятия.
Вот как раз тот момент экстравагантности, о котором он думал: однажды Кэри удалось проявить себя так, что его выбрали старостой. Впрочем,  с другой стороны, особо желающих занять это место не было.
Может быть, поэтому сейчас он был вынужден отвечать за всех, хотя никого из этих всех (за одним исключением) терпеть не мог? Оставив "Лигу легенд" и "Геншин" в планах на ближайшее время, он с тоской устроился в автобусе, сев сзади водителя, чтобы вести никому не нужные списки учеников.

А музей ему очень понравился. Не то чтобы Кэр бегал от экспоната к экспонату, но слушал всё, что им рассказывали, иногда поглядывая на хмурую фигуру Джека, втайне радуясь, что им удалось выбраться сюда вместе. Пусть и на самом деле по отдельности. Детали, детали, правда? Он выдохнул, ощущая давящее изнутри счастье.
Он не помнил, когда был счастлив на самом деле. Может быть, когда был ещё слишком мал? Когда жизнь за стенами особняка не выглядела такой пугающей?

А вот стоило автобусу тронуться в обратную сторону, а ему самому открыть шоколадный батончик, как тревогой обожгло всё изнутри. Обычно Закари никогда не ощущал такого, но сегодня всё было странным, будто бы он всё ещё спал.
Поэтому, когда автобус закрутило, он даже не понял, что произошло. То есть вот они ехали, слушали, как учитель переговаривался с водителем, а из наушников особо уставших играла музыка, а вот они летят куда-то к чертям, сопровождаемые криками и стонами ужаса. Шоколадка выпала из его рук, и Кэри почувствовал странное чувство потери, хотя нужно было волноваться вовсе не об этом.

Он пришёл в себя, ощущая, как звенело в ушах, а в груди давило болью. То ли ушиб, то ли ещё что это было, но чувство — далёкое от приятного. Он сплюнул кровавую слюну и обеспокоенно коснулся очков, которые не только не слетели, но и даже не разбились! Пока Закари приходил в себя, Джек, смелый и резкий, начал действовать. А ведь это он, Кэр, был старостой, это он должен был взять всё в свои руки, но сделать этого, предсказуемо, не смог.
Дурак.

Закари наконец взял себя в руки. Пока все стонали и начали выбираться, он осмотрелся. Учительница, мисс Уилсон, сидела на своём месте, но странно согнувшись.
Кэр коснулся её плеча, потряс, но женщина в себя не пришла. Чёрт!
— Джек, — он несмело позвал, потому что тот был единственным человеком, который не паниковал так сильно (или не паниковал вообще?). — Миссис Уилсон, похоже, мертва. Не могу найти пульс...

Он посещал курсы первой медпомощи — и многие другие, — но что в них было толку, если он не мог взять себя в руки? Водитель автобуса был мёртв, хотя не хотелось даже думать об этом. Но то, как он висел, говорило о многом. Странно, что Бетти Уилсон осталась на своём месте, но Кэри понял, почему так случилось, когда нагнулся, чтобы посмотреть. Её талию обвивал ремень безопасности, которыми не пользовались никто из других школьников, а вот живот был проткнут веткой. Кэр не увидел её раньше, поэтому и не понял ничего сразу. Он сам не вылетел и не пострадал просто потому, что пристегнулся тоже. Ведь он был хорошим мальчиком. Чёрт...

Задние ряды были пусты, а значит, все, кто был там, вылетели во время полёта. И вряд ли были живы. Мэри Орвис, Гарри Шао, Эви Макриди... Кто там ещё сидел? Он не мог вспомнить.

— Мы оставим их здесь? — нелепо спросил он. — А, да... Мы не сможем её вытащить...

Закари посмотрел на Джека, ощущая себя глупым донельзя. Почему он вообще позвал его? Впервые заговорил с ним в такой ситуации. Обсуждая труп учительницы.
Когда он подумал об этом, женщина издала тихий стон, привлекая к себе внимание. И Закари услышал его только потому, что прислушивался.
— Миссис Уилсон?! Джек, Джек, ты слышал? Она живая!

— Я активный игрок х) Поэтому хотелось бы заполучить такого же идейного и активного писателя в виде Шарпа
— Скорость. 1 пост в 7 - 10 дней, прошу_молю я лично!))) Если ты сможешь писать чаще, это кайф. Для меня х) Макс может подождать, за него не переживай хд Волнуйся только за меня 
— Обязательно быть обсуждабельным. Перс идёт по заявке, тут точно попахивает вааах каким сюжетом, возможности для развития и роста Рассела нереальные. Готова во всём_ со всем помочь х) Так вот, никакие супер весомые решения без обсуждения лучше не принимать. Есть лс - всегда можно пингануть, накидать список из 100 вопросов хд и получить на все ответы хд Да, мы любители лс.
— Я могу и в кринж, и в комедию, и стекло_драму. Но, честно скажу, кол-во постов в моем профиле заработаны за счет стекла. Посему прошу очень тебя быть любителем драмы_океана слез_вагона с колюще-режущим и всякого такого. (В смешное я могу умею, но 80% мне нужно стекло_страдания.) Еще можем в юность поиграть, если приспичит. Мало ли что мы придумаем с проклятиями, да? хд 
— Рассел Шарп - человек со своей болью, человек, который тоже потерял близкого. У него своя печаль, своя травма, свои секреты. Но он точно не "для всех плохой, для тебя хороший", не тот кто спит со всем что движется, не подвержен зависимостям. Может быть тем, кто будет доёбывать Ро, чтобы она бросила курить. А она будет слать его нахер, потому что алкоголь не употребляет со своего ДР 11.08.2024, дня, когда Дез бросил пить. Она была его поддержкой и тоже перестала. И даже после его смерти не будет. Поэтому она и начнёт курить, снова. Шарп и Ро - люди с одной болью на двоих, по факту. Поможем друг другу?
— Я не знаю, как будет выглядеть взаимодействие и отношения между Ро и Расселом. Могу лишь предполагать. Вдруг химия ёбнет гаечным ключом по голове? хд У меня есть бэкграунд в виде бывшего мужа (пока нпс хдд, дочери 18 лет нпс (мой хдд)хд), еще батя @ben korban недавно восставший из мертвых - это отдельный перс, но он тормоз. Правда сказал, что тебе уже не рад, "ты только моя принцесса", теперь вот живи с этим хд После гибели Деза, батя Ро живёт с ней. Это мой прицеп х) Не страшно?)Ты же Шаааарп... Даже вон какая фамилия. Приходи )
— Пишу я в среднем 5-7к, но подстраиваюсь под соигрока. Можно больше, можно меньше, как пойдет. 3е лицо, птица-тройка. Могу в совместки, еще доебываюсь с допросами и деталями, даже если пост не тебе пишу, но про тебя там что-то есть) Сорри, я душный соигрок местами. Очень нужен твой пост.
— Если вдруг не сыграемся, то идея, имя фамилия и образ_сюжет перса остаются за мной, Роуан Флеминг.
— Вообще я бусинка-чудесенка и всё такое. Если не уверен в вовлечённости и скорости, если быстро перегораешь, уходишь на психах или по-английски, лучше не нужно тогда) Пусть каждому из нас будет хорошо. Мы тут отдыхаем, а не катаемся на эмоциональных качелях. Если только вролово. Я почти психически здорова хд Ищу плюс_минус подобного мне нездорового)) Тётя я взрослая, подростковые вайбы уже давно не моя органика. Грубо, но как есть.

— Я честный коп. И не подбрасываю улики, — Роуан кидает на нее яростный взгляд. Тупая шутка. По-настоящему идиотская. Под стать самой Джунипер. Флеминг борется с желанием послать соседку в пешее эротическое сразу после этой фразы. Она режет по самому больному, будто не помнит, каким тираном был отец самой Ро. Как для него было важно, чтобы она его слушалась, исполняла все его приказы, ничего не нарушала в конце концов. В голове совершенно не вовремя всплывает воспоминание тот приводит ее в комнату с вещдоками, чтобы развлечь, раз не смог освободиться вовремя и пойти в кино, запрещает копаться в вещах. Ей 12. Она любопытничает, и неуклюже роняет пару коробок. А потом великий детектив Корбан до боли сжимает ее руку в своей, недовольный тем, что она натворила. Она плачет, а он не замечает и тащит ее прочь. Флеминг отворачивается от собеседницы. Глаза застилают слезы. Нет. Не при ней. Не смей! Грёбаный Корбан. Что я сделала не так, что ты стал моим отцом? За что?!
Секундная слабость, шериф берёт себя в руки. Здесь не сеанс психотерапии, нужно спасать свою пятую точку. И сфокусироваться исключительно на происходящем. Диалог про костюмы для ролевых игр немного разбавляют атмосферу, и Роуан в действительности отпускает укор со стороны Джун про наркотики. Обычно на подобное требуется время, много. Флеминг - злопамятный человек. Очень. Этому она тоже научилась у отца. У кого же ещё? Она не умеет прощать, не умеет отпускать плохое. Тем не менее благодаря Пирсону, характер взрослой Ро понемногу оттаивает, она уже позволяет себе намного больше, чем могла до. Уже не настолько злобной стервой является, и местами даже допускает проявление доброты и заботы в адрес той, кто раздражает её со времён школы. Стоит отметить, что "дружба" двух этих женщин похожа на бег с препятствиями: сегодня они весело взаимодействуют, отпускают шуточки в адрес друг друга, хихикают, что заставляет ближайшее окружение в лице, как минимум, Дезмонда, охуевать "а что так можно было?"; а завтра по неизвестной никому (кроме них) причине, между ними снова война, да ещё какая. НЕГЛАСНАЯ. БЕЗМОЛВНАЯ. Они точно выросли? Или всё же застряли в подростковом возрасте, когда Роуан ревновала Джун ко всем парням, которые ей нравились; а О'Лири будто назло невыносимо мило контактировала именно с теми самыми пацанами! Что это вообще такое?! И нет ни малейшей догадки, что, возможно, Джунипер просто волновалась за мини Ро.
— Только будь осмотрительна, ладно? — Словно, в доказательство предшествующему предположению автора.
Во взгляде голубых глаз Флеминг легко считать изумление. — Ты сегодня говорила, что тебе плевать на мои чувства. Выходит, соврала? — Шериф блистательно улыбается во все 32. Сердечко предательски щемит. У неё не было бессчётного количества друзей и приятелей. Ребята предпочитали обходить её стороной, понимая, кто её отец. Шуточек и подколов избегать не получалось, но для защиты от всего этого подросткового дерьма у Роуан был Дезмонд, а потом добавился Рик. На самом деле была еще Джунипер, правда. Просто собственник-Ро брала верх над адекватной мини Корбан. По мере взросления мало что изменилось. Просто Рик стал бывшим мужем и автоматически выпилился из списка друзей экс жены, хотя она знает, что в случае чего может всегда на него положиться. Однако этого не делает. Рана иногда ещё саднит, у обоих. Немыслимых усилий ей стоит проживание в соседних с ним домах. Всё лишь ради Дженни, которая не станет счастливей, вернись отец обратно в Оклахому. А Роуан? С недавних пор легче.
— В другие газеты? — Шериф силится не разрыдаться прям на улице. Только не это! — Сможешь по старой дружбе, — последнее слово еле выговаривает, растягивает. Нет, не потому что стыдно произносить, а потому что переживает, что Джун её одёрнет и объяснит, что значение слова "дружба" не подходит под их непонятные взаимоотношения. — Мне вообще нежелательно светиться в СМИ, а тем более с таким арт-проектом. Быстро вылечу с должности, как пробка от бутылки. Кто тогда будет спасать твою увядшую пятую точку от мэра и чиновников?
— Я могу помочь и по новой дружбе... или вражде — суть одно, — произносит Джун с затаённым опасением, как не имевший дел с детьми взрослый, которому водрузили на руки плачущего младенца. — Проблема вот в чем: если я попрошу коллег из других изданий не обращать внимания вот-на-то письмо, на которое они с вероятностью процентов в девяносто и так не обратили внимания, после моих слов они сделают обратное. И даже свежая пятая точка тут бы не шибко помогла.
Женщина замолкает в задумчивости и яростно чешет лоб, замедляя шаг. Поправляет ремень от сумки, лезет в карманы, вертит пачкой сигарет — словом, мельтешит для отвлечения внимания, но внутренний диалог всё равно явственно отображается на её лице. О чём-то с собой договаривается.
— Сколько всего фотографий? И что может быть запечатлено на остальных? Теоретически и в общих чертах.
Чёртова Джунипер. Умна. Роуан умышленно молчит, продолжает идти к своему дому. Они доходят до тропинки, ведущей к жилищу шерифа. О'Лири выжидающе останавливается. — Давай лучше ко мне. Рик с агентом уехали обсуждать то ли в Спрингфилд то ли еще куда детали следующей книги, — показушно достает свой мобильник и смотрит на экран, сверяя дату. — Если захочешь с ним поговорить после, я помогу устроить, — убирает телефон и командным шагом идет к своему крыльцу. Нет. Никаких тет-а-тетов с Флемингом не будет. И ни в ревности дело. Ричард её прикончит сам сразу после, узнав, что она молчала про любопытного пасынка Джунипер. Блять. Как сложно быть матерью!
— Проходи, — сразу стягивает с себя ботинки, только перешагнув порог дома. Оставляет куртку на вешалке в прихожей. — Даже если у тебя колготки с дырками, сними обувь, пожалуйста, — встречается взглядом с гостьей. Роуан ненавидит, когда по дому ходят в уличной обуви. За это постоянно прилетало и все еще иногда прилетает Дезмонду, бывшему и Дженни. Отец был в её доме всего раз. Отчитать его за обувь она забыла. Флеминг и О'Лири поменялись местами. Теперь шериф без какой-либо подготовки вынуждена "принимать" у себя дома соседку, которая роет ей яму, сама того не понимая. Или все же осознавая? Хозяйка дома стремительно проходит в гостиную и сканирует помещение на наличие мужских вещей. Замечает футболку Деза на подушке. Прежняя Роуан бы разозлилась, что отразилось бы на ее поведении и не осталось незамеченным. Нынешняя же по-доброму улыбается, представив выражение лица Пирсона, спокойно берет ее в руки, складывает и убирает под подушку, не боясь, что Джун застукает ее за этим занятием.
— По пиву? — Женщина достаёт две бутылочки пенного из упаковки и протягивает гостье. — Фотографий не так много. Готова беспристрастно оценить наше творчество? Если передумала - просто скажи, — старается не подать виду, что этот вариант самый верный. Тянет время. Всё ещё жива вера, что Джун даст заднюю. Непонятно, что волнует Флеминг больше: Дезмонд, который может гипотетически ворваться в дом и на правах полноценного хозяина прямиком направиться к холодильнику, приветствуя О'Лири и целуя Ро в щёку; или отец, который повторно вышибает дверь и кричит "Роуан! Мы не договорили!!!" Главное, чтобы не сразу оба. Она не выдержит. Два живых мёртвых.

i’m not at home
Она никогда не бывала в Португалии. Слышала лишь истории из уст отца. А он так любил рассказывать. Все, что было связано с Родиной, ему было так дорого.  Но как только он переехал по учебе в Бразилию, не возвращался. Не общался и со своей родней. О чем часто спрашивала Луна отца. Как потом оказалось, его отношения с молодой бразильянкой родные не приняли. Ему выбрали строгую и крайне религиозную девушку, которая была сильно старше его. При этом совсем не хотели услышать мнение сына. А его переезд сочли побегом. Так они словно отреклись от него. Долгие годы уже не поддерживали с ним и его семьей связь.  А если бы общались, то Луна бы знала, что в Лиссабоне живет ее бабушка. Может именно там она могла ее укрыть…
   Но она это не знала. Сейчас для нее город был словно красивой открыткой, от которого она не могла оторвать взгляда. В его изучение она смогла забыть о тех неприятностях, что следовали за ней. Каким она увидела этот южный городок? Готические соборы, старинные монастыри, узкие переулки и прекрасных улочках Лиссабона. В первый же день она успела проехать на жёлтом трамвае, прогуляться по старым кварталам и оставить себе на память их в небольшой пленочной камере. Она не любила цифровые за их глянец. Пленка обладала особым теплом и таинственностью. Словно ты непросто прикасаешься к нечто удивительному, но и тому, что кануло в историю. Она заходила в уютное кафе, сохранившее атмосферу забытых 30-х на одной из центральных улиц. А вот к море не успела выйти. Хотя очень хотела бы. Это ведь та самая набережная,  которая видела когда-то знаменитое возвращение Васко да Гамы.
now i can say it wasn’t real
  Она боялась, но здесь ее душа отдыхала. Здесь она могла забыться, вглядываясь в лица незнакомцев.  Не бояться. Так ей казалось до поры до времени.  Не потому что Португалия так далека от Америки. К Штатам за эти годы она успела привыкнуть, но не чувствовала себя там спокойно и безопасно. Хотя вероятно в этом был виноват ее бывший, который смог для начала подарить ей сказку, а потом грубо выбил почву из-под ног.  Это ведь самое жестокое, когда вы доверяете человеку все свое, а тот топчет и смеется. Именно так поступил ее супруг. Он воспользовался ее нежностью и робостью, понял, что именно такая девушка будет без ропота смотреть ему в глаза. А он сможет делать все, что ему захочется. Чем он собственно занимался. Обвиняя, бил, наказывал, обижал, а потом просил прощения. Но разве можно простить человека, который вас за человека не считает. А любил ли он ее? Любил. В том то и проблема. Что в его понимание именно такой и должна быть любовь. Нечто похожее он видел у отца и матери. И для них это было определенной нормой. Но разве это норма?
  Конечно, она убежала.  Сильный страх поселился в ее душе,  проникнув в каждую частичку души. С ней не было сильного человека, который смог защитить ее и наказать обидчика, поставить того на места и остановить поднятую руку. Но будем честными. С ней уже очень давно не было сильного человека.  Ее отец был идеалом как отец и любящий человек по отношению к матери, но дочерей он строил. Желая из них сотворить не просто идеальных детей, но эмоционально простых. Поэтому он не понимал, почему его дочери хватает совести жаловаться на мужа.
   Лиссабон должен был стать для нее местом свободы. Там, где откроется новая глава ее жизни. Там, где она начнет дышать. Где не будет оглядываться. Там, где купит мороженное в стаканчике, конечно, это будет шарик фисташкового и малинового с россыпью шоколада и кокоса. Сядет у фонтана, облокотится об колонну, тем самым спрячется от яркого и жаркого солнца. Найдет в сумке фотоаппарат, выставит композицию, диафрагму и поднимет аппарат. Чик, чик. И вот он кадр. Бегущая девушка с серебристым шарфиком. Она слишком спешит, отчего кадр становится немного смазанный. Но не настолько, чтобы сказать, все пропало. Нет. Это словно в замедленной съемке.  Именно в таком состояние и она сама сейчас находилась. Словно в движение. И в то же время почти останавливаясь. Успеть рассмотреть линии домов, витражей и черепицы. Однажды она все это нарисует. Ведь рисовать она любит. Жаль ее работы пришлось оставить бывшему. Там было столько удивительный сцен нашей жизни. Той самой, когда хочется остановиться и внимательно приглядеться. Ведь там душа.
i was in a storm
   Он спрашивает, а она не может собраться и заговорить.  Губы дрожат. Все еще вглядывается и ищет эту ауди. Как они ее нашли? Неужели кто-то проговорился? Вполне вероятно, что это могла быть Эмили. Закрываем глаза и пытается дышать. Спокойнее, ровнее. Не получается.
- нет, нет. Я не отсюда. Но бывший в полиции работает. Но тут думаю, что кто-то мог ему помочь найти меня. Очень он хочет найти меня, - настолько сильно, что даже факт развода его не останавливает. В нормальном бы мире был бы закон, что к ней нельзя приближаться из-за того, что он с ней сделал. Но и тут его связи ему помогли. Не было такого протокола и решения суда.  А все произошло слишком быстро. Не успел никто что-то сделать. А просто раз и спустя пару тройку недель их развели, и мужчина просто не успел поймать сою птичку обратно. Но страшно подумать, что он бы с ней сделал, если бы обратно привел. В свой ад.
- смогу, - она опускает взгляд.  Не выдерживает его внимательного взгляда. Кажется, что от него исходит нечто очень сильное и глубокое. Очень теплое. Трудно описать. Но так будто он одним взглядом обволакивает ее своим теплом, давая понять, что не отпустит сейчас руку. Хотя кто они? Они ведь ничего друг другу не должны.
  И вот снова они бегут. Очень и очень быстро. Так что где-то в области печени начинает болеть и сильно зажимать. Так что хочется остановиться и восстановить дыхание, но надо спешить. Убегать так, чтобы скорее оказаться в безопасном месте. Она подумает.  Да. Но именно в этот момент она замечает тот самый автомобиль и водителя. Она знает его. Это коллега ее мужа. Бывшего.  В ее глазах дикий ужас, останавливается, словно уже и не может двигаться. Ноги замирают, но именно сейчас к стене ее прижимает незнакомец. Так будто она влюбленные и лишь остановились насладиться друг другом.  Она выдыхает. Слишком тяжело дышать. Она чувствует сильное биение сердца и это не только ее отбивает свой марш. В нос ударяет ей его аромат, смешанный с древесным парфюмом. Луна бы осталась так, но нет. Они вновь бегут и на этот раз еще быстрее. Перепрыгивая через ступеньки, спускаясь все ниже и ниже к набережной. Люди не оборачиваются. Словно привыкли к такой беготне.
and when I'm home
i’m not at home
Оказавшись на набережной среди ветров и бриза, она останавливается. Вот до сюда то она и не успела дойти вчера.
- погоди, можем мы немного остановиться? - возможно, не время. Но она так любит море. Так сильно скучала по нему все эти годы. Годы разлуки с самым дорогим другом. Прибоем. Она задышала полной грудью. И тут так хорошо. Лишь крики чаек приводят ее в чувства, оборачивается, но мужчина ее тянет и направляет к одной из заброшенных построек.  Не привлекает внимание своим видом. Кажется, что его забросили много лет назад. Но так только с внешней стороны. Стоит им зайти, мысли сменяются.
- это твой дом? - она боится. Боится других людей. От незнакомых мужчин ее все еще бросает в ужас. Все еще свежи раны удары плетью на ее нежной коже от неосторожных взглядов в ее адрес. Да,  казалось бы, как можно такой жестокостью напугать человека. Так что она позабудет слово и доверие.
- я могу здесь остаться? Не помешаю? Возможно, что я помешала твоим планам? - она входит,  все еще оглядываясь. Словно боится, что что-то не так сделает.
- да можно чай. Спасибо, - она садится,  обнимая себя и прижимая к себе сумку. Точнее то небольшой рюкзак, где совсем небольшой минимум вещей. Она ведь собиралась обосноваться тут какое-то время, что-то купить. А получилось, что теперь она не знает, сможет ли вообще выйти на улицу. - я не знаю, что мне теперь делать. Я думала, что тут смогу быть в безопасности. Меня зовут Луна, - она мягко улыбается, заправляя волосы за ушки. Парень еще не успел выйти из помещения.  А она неожиданно резко встает, срывается с места. Ловит его руку,  переплетая свои пальцы с его. - спасибо тебе. Ты спас мою жизнь..- в этом резком, но в очень нежном прикосновении было много тепла и неожиданности. Поэтому не длилось долго. И вот она уже вновь сидит. Осматривает комнату…
   Что ей теперь делать дальше? Как она сможет потеряться в толпе одна..?

Парвати поверить не могла что этот день, наконец, настал. И она едет в свадебном паланкине, как и положено — взволнованная, смущенная, прячущая живой блеск глаз за густыми ресницами.
Своего жениха Васу она видела лишь на церемониях и познакомилась с ним только во время всей предсвадебной суматохи.
Он приехал с той стороны границы и должен был увезти молодую жену к себе в дом.
Неприлично было видеться с женихом наедине и всё же у них было несколько коротких и очень милых бесед на заднем дворе дома тётушки.
Васу много улыбался, был робок и глядел на Парвати, словно она была самой яркой вечерней звездой.
Васу сбивал дыхание и трепетно говорил: «Свет такой ослепительной красоты милой Парвати способен был бы вернуть мой корабль домой из самой страшной бури, будь я мореплавателем».

Парвати ещё не слышала от мужчин таких пылких слов и пряталась в головной платок до алого кончика носа.
Она не смела отвечать ему, она не смела задавать много вопросов. Лишь самое вежливое.
Она узнала что семья Васу живёт небогато и небедно, но Парвати будут любить и уважать, всем очень хочется познакомиться с нею.

Украшения и браслеты звенели в такт ходу повозок и цокоту лошадей. От копыт мерно поднималась пустынная пыль.

Когда впереди остановилось и замерло, Парвати уловила встревоженные взгляды, напряжение натянулось невидимыми лентами.
— Всё будет хорошо, не волнуйся. Я взгляну что случилось.
Мягко пообещал Васу, ободряюще-жемчужно улыбнувшись ей.

Ожидание рождало в груди болезненное чувство беспокойства, а когда совсем неподалёку прогрохотали выстрелы — Парвати довольно быстро лишилась сознания, всё вокруг погрузилось во тьму и тишину.

Она не слышала разговора на повышенных тонах о контрабанде и обыске корзин на телегах. Не слышала грубого отказа в разрешении на обыск.
Не слышала приказов сдаться и сложить оружие, проследовать с представителями закона.
Не слышала угроз и новых ответных выстрелов от «свадебного кортежа». Не знала, что они и начали первыми стрелять.
Не слышала как Васу, нацелив пистолет прямо ей в голову, криво и полубезумно скалясь, громко обещает убить её.

Грохот ещё одного залпа вырвал Парвати из беспамятства, но пелена ужаса и тумана перед глазами сфокусировалась только на красной дыре во лбу Васу.
Только на том, как он оседает на песок. Только на том, как в песок капает кровь.
Только на том, чья рука держит дымящееся оружие.
Только на том что стальные глаза сверкают холодно и безжалостно. Только на нашивках формы.
Только на том как представитель закона убил, якобы, невинного человека.
Парвати остолбенела, у неё не было сил даже кричать. Попытавшись выбраться из повозки, увязла ногами в зыбком песке и, покачиваясь, попыталась отойти в сторону.
— Не приближайтесь ко мне! Вы... вы. Не подходите.

Если для Парвати кто и был иносказательно царь и бог, то покровитель села — уважаемый господин Таджават. Он был в два-три раза старше неё, в усах пробивалась седина.
Это он с супругой благословили её на эту свадьбу.
Жену господина Таджавата Парвати обожала и боготворила, эта женщина практически заменила ей мать после трагической гибели родителей.
Наивная и невинная Парвати ещё не знала как ловко лжецы могут носить маски.

Это случилось десять лет назад. Родители Парвати возвращались в село ночным рейсом, как их автобус безжалостно расстреляла Служба безопасности границ.
Так говорил господин Таджават. Его слово было законом в Баркасе, он посеял в головах всех жителей посёлка — ни одному представителю закона нет веры. Все кто носят погоны, чудовища и безжалостные убийцы.

Именно он взял Парвати под присмотр, когда её родители погибли и всегда тепло относился, радушно улыбаясь. Его глаза были орехово-теплыми. Этот человек был для неё как отец.

Никто в поселке понятия не имел как хозяин скромного дворца в Бараксе и их вечный добрый защитник ведёт двойную, а то и тройную жизнь, уже давно занимаясь контрабандой и вещами пострашнее. Любой свидетель тут же пропадал, отправляясь на корм крокодилам.
Как перед самой свадьбой Парвати исчезла её лучшая подруга Бинди.

«Запомни, Парвати, нет никого хуже и страшнее людей в погонах. Ради раскрываемости они беспощадны ко всем, постоянно ошибаются и опьянены своей властью. Они виновны в гибели твоих родителей, никогда не верь офицеру».

Эти взъерошенные после выступления волосы, эта ухмылка, блеск в глазах .Господи, как же он был хорош! Я была готова обхватить его шею руками, прижать к себе и больше никогда не отпускать. Я хотела, чтобы его дыхание было моим, как и вся его жизнь. Это болезнь. Это ненормально так хотеть человека. Хотеть, чтобы он был только твоим и ничьим больше. Я знала, что он запал мне в душу. Он был другим, не таким, как все те парни корейцы, с которыми меня пыталась свести моя омма.
Те были такими скучными, такими...правильными. Они все чтили традиции, но никто не хотел понимать, что я выросла не в Корее, я выросла в Америке и здесь все устроено совсем иначе. Не было запрета в школе на романтические отношения, не нужно было кланяться тем, кто был тебя страше даже несмотря на то, что он тебе не нравился. Мне нравилась свобода действий. Наверное, именно поэтому я не хотела признаваться ему и самой себе, что привязана к кому-то. Я не хотела этого. Или хотела?
Я сидела на своем месте, наблюдала, как он медленно двигается в мою сторону, слышала, как он сказал слова, который заставили меня рассмеяться.
- Я что, похожа на шестнадцатилетнюю девчонку? - я слегка наклонила голову и продолжала не отводить от него взгляда.
Я видела, сколько девушек были околдованы им. Он был умны, сильный, красивый. Самый настоящий обаяшка. Потому что не будь он таким, меня бы сейчас здесь не было, и я бы не смотрела его выступления на ютубе перед сном, не слушала бы песни, когда ехала на работу. Об этом он не знал. И я надеялась, что не узнает.
Но меня бесил тот факт, что он не считался с моим мнением. Он мог бы хотя бы спросить моего разрешения прежде чем постить ту фотку. Мне было бы приятно лишний раз услышать его голос. Да, он был занят, ведь он звезда, но это заняло бы всего пару минут! Или он просто решил, что он главный? Нет, детка. Так не пойдет. Я хочу чтобы мы вместе решали.
Мы. Так приятно было произносить это хотя бы в собственных мыслях. И стоило мне растаять, я мысленно приказала взять себя в руки, контролировать себя, но как же это было рядом с ним сложно. Тем более, что Эш подходил ко мне все ближе. Я все отчетливее ощущала его запах, который так сводил с ума.
Я была действительно больна, потому что когда покупала подарок отцу, пыталась найти тот самый запах, который исходил от Эша. Нет. Я не настолько придурошная, чтобы дарить этот запах отцу. Это верх извращения! Я хотела побрызгать его на футболку, в которой спала. Мне хотелось ощущать его присутствие, когда я засыпала. Мне хотелось, чтобы он был рядом. Но понимала, что это практически невозможно.
Ему повезло, что его менеджер не прознал по нас, иначе у меня не было бы даже такой возможности как сегодня. И это било в самое сердце. Я хотела другого.
Я хотела беспрепятственно встречаться со своим парнем. Готовить вместе с ним завтрак, носить его одежду, потому что она была бы куда теплее и удобнее, чем моя собственная. Я бы хотела иметь возможность обнять его и поцеловать в любой момент, когда мне захочется. Я готова была тратить свое время, я готова была пожертвовать своей свободой ради этого. Мы бы ходили вместе на фестивали, завели бы собаку и по утрам спорили, кто пойдет с ней гулять, потому что обоим было бы лень вставать так рано. Я хотела этого. Хотела просто быть счастливой. Разве это много? И я хотела, чтобы это не освещалось где-нибудь в интернете, если я сама бы этого не захотела. Мы б не захотели. Но Эш не мог мне этого дать.
Папарацци были на готове всегда. Им нужен был материал, чтобы сливать его газетам или фанатам. Это была их работа, я все понимала, но я не хотела попадать в объективы их камер. Не со своей работой. Если бы мое начальство узнало о том, что я вижусь с публичной звездой и могу попасть в какую-нибудь желтую газетенку в статью с не самыми приятными слухами, меня бы могли уволить. А я хотела быть там, где я была сейчас.
Но он не мог этого понять! Верне, говорил, что понимает и готов поддерживать, что восхищается моими стремлениями, но его поступки говорили об обратном. И я снова разозлилась несмотря на то, как мне хотелось вскочить и поцеловать его, пока никто не видит, пока я могу позволить себе думать, что он мой. Нет. Он был моим. Я это знала. Иначе зачем все эти фото в личных сообщениях? Он хотел, чтобы я ревновала. И я ревновала, черт побери!
- У нее даже имени нет? Бедняжка, - я театрально надула губы и стала изучать свой маникюр. Пора бы было уже записаться к мастеру. Ногти порядком отрасли, и я бы с удовольствием разукрасила своими ноготками личико той сучки, которая посмела встать рядом с моим парнем и осмелилась прикоснуться своими подушками вместо губ к его щеке. - Ее фото ты тоже выставил на всеобщее обозрение, малыш? Если так, то тебе стоит позаботиться о ее безопасности, - улыбнулась я, поменяв ноги местами, пытаясь сделать это максимально целомудренно, потому что светить трусами даже перед ним я не собиралась. Слишком леди для подобного. Хотя увидеть его реакцию было бы весьма любопытно.
Я подняла на него взгляд снова лишь тогда, когда он уперся руками в подлокотники. Его дыхание щекотало кожу, а запах стал сводить с ума еще сильнее. Пришлось закусить губу, чтобы не совершить глупость, за которую мне потом придется отвечать своей гордостью. Не слишком высокая цена за сладкий поцелуй, пускающий слабость в тело, подобно яду. Но такой я я бы хотела принимать ежедневно до конца своей жизни.
Соскучилась ли я? Да, черт возьми! Если бы не та фотография, мы бы сейчас не были в таком положении. Я бы сейчас уже зарывалась пальцами в твои волосы и заставляла дышать собой. Сейчас бы свет в этой комнате не был таким ярким, и мы бы не тратили столько слов. Сейчас бы мои руки изучали твое тело как в первый раз, сейчас я бы упивалась твоей реакцией и улыбалась в губы. Заставляла бы тебя содрогаться каждый раз, когда мои губы ласкали бы кожу шеи и уши. Я знала, что сводило тебя с ума. Я была лучше той девчонки. И ты это сам знал, иначе бы сказал охране, чтобы они вышвырнули меня, ведь так?
Поиграем снова, мой котик?
Я приблизилась к его лицу, чувствуя, как завожусь от осознания, как сильно он вцепился в подлокотники кресла. Я бы хотела, чтобы на их месте была я сама. Хотела бы, чтобы он сжимал меня так в своих объятьях. Мне нравилось, когда он ревновал. Он становился таким сексуальным, что я не могла держать себя слишком долго в узде. Но сейчас я должна была это сделать. Должна была показать, кто у нас главный, в чьих руках контроль. Хотя какой мог быть контроль, когда речь была о чувствах?
- Я... - специально сделала паузу, чуть приоткрыв губы и посмотрев на его. - должна... - пальцы цепляются за край его футболки и сжимают ткань, пока я кусаю нижнюю губу и притворяюсь невинной овечкой. Как же хочется дернуть его на себя и наплевать на обиду и злость, на намерение проучить этого самодовольного мальчишку. Но сегодня у меня другие планы, несмотря на то, что я буквально кожей ощущаю, как его тело вспыхнуло жаром от близости. - Должна тея разочаровать, - я резко толкнула его в грудь, заставляя отстраниться и довольно быстро поднялась со своего места. Пока я непринужденно поправляла юбку платья и прическу, слегка наклонившись к зеркалу, наблюдала через отражение, как меняется выражение его лица.
- Просто хотела посочувствовать твоей новой пассии, - я развернулась к нему лицом, облокотившись на туалетный столик. - Ей же ведь придется иметь дело с тем же, с чем имела дело я. И ей еще повезет, если ты выложишь ее фото в том же ракурсе, что и мое. Если только твой мозг не начнет работать нормально и ты не начнешь думать о ком-то кроме себя.