— gleams of aeterna —

прототип: Rassel Crow, Micheal Fassbender, любой свой вариант

olaf kaldmeer

[олаф кальдмеер] ледяной дриксенский морской гусь

на самом деле адмирал выглядит так

Адмирал, вы устали, вас мучают раны,
тело бог с ним, душа кровоточит сильней.
Вы в бреду повторяли, что вовсе не странно,
имена кораблей и людей.
Адмирал, в этот час пью за ваше здоровье,
лучше будьте здоровы, чем будьте мертвы.
Ведь без вас, признаюсь, скучно станет на море,
ведь противник достойнейший - вы.

Представьте себе: идеальный дриксенкий офицер (выросший из сына простого оружейника). Чуть что – "Долг! Честь! Дриксен!". Как заводной. Ранен, в плену, а держится так, будто это он нас захватил и сейчас будет допрос с пристрастием устраивать. Серьезен. Ну, то есть, серьезен как гробовая плита. Ухитрился своей принципиальностью на родине нажить толпу врагов.

Плен? Поражение? Он ведет себя так, будто это нудный дипломатический раут. Он будет сидеть, выпрямив спину, пить мое вино, и вести философские беседы, пропуская мимо ушей все мои шутки насчет его безупречно выглаженного мундира (который, к слову, даже после кораблекрушения и драки выглядит с иголочки – должно быть, у дриксов это встроенный талант, или они спят стоя в шкафу?).
Иногда еще он смотрит взглядом, от которого даже у меня, грешного, мурашки по спине. Будто оценивает: "И этот шут командует флагманом? Создатель, пронеси Талиг мимо катастрофы..."

Честности и храбрости ему не занимать. Если дал слово – будь уверен, сдержит. Даже если это слово дано назойливому талигскому вице-адмиралу, который вечно лезет с дурацкими историями, гостеприимством и выпивкой.
Иногда в его глазах мелькает что-то, что не вяжется с образом безупречного дрикского гуся. Усталость? Сомнение? Да кошки его знают! Разморозить бы этого человечину, глянуть, что там внутри, подо льдом. Но это задача посложнее, чем взять на абордаж фрегат Дриксена в одиночку на шлюпке. Пока довольствуюсь тем, что он – мой самый дорогой и неудобный военный трофей. И, клянусь Закатом, достойный противник. Пусть даже порой он считает меня легкомысленным шутом, а я его – замороженным фанатиком.

Знаете, есть такие противники, с которыми тонуть – одно удовольствие? Вот он из таких. Если уж тонуть, так с капитаном, который даже на дно пойдет с достоинством и последним саркастическим замечанием в адрес твоего флагманского такелажа.

---

дополнительно:
Дорогой мой дриксенский гусь.
Во первых строках моего письма хочу предложить устроить Хексбергское сражение чутка пораньше, чем герцог Алва окажется в тюрьме.
Потому что одни закатные твари знают, когда там нас с юга придут захватывать столицу и придут ли.

Если же тебя не устраивают такие финты с каноном и таймлайном, то можем пока развлекаться на море играя в догонялки. А то эти наши встречи раз в четыре года ждать грустно и долго.

Я даже готов для разнообразия посидеть недолго в плену у тебя,
но ты же понимаешь, что примут меня в Талиг только с доплатой превышающей финансовые возможности дриксенской казны?
(Ну то есть на месте Альмейды я бы потребовал моральную компенсацию покрупнее).
Можем пересечься в сомнительных обстоятельствах где-то на нейтральной территории.

Если прихватишь с собой этого своего адъютанта Руппи, буду несказанно рад. Потому что целый негласный наследник целого Дриксена у нас в гостях – это красиво. Научу его  пить, гулять, познакомлю с "девочками". Должно же даже в вашем птичнике вырасти хоть что-то (не)приличное.
И тебя познакомлю с "девочками", если не будешь при этом кривить свою физиономию и цитировать что попало.

Вынужденный преход на сторону Талига и все эти спасения тебя с виселицы - на твое усмотрение.

Хотелось бы, еще, конечно, чтобы ты активно коммуницировал с кастом и мог остальным тоже устроить задорные экскурсии и игру на своей части карты.

По знанию канона – накидаю скриншотами нужных отрывков из книг, объясню на пальцах, что и где происходит и прочее. В этом плане у нас касту сдавать экзамен не требуется.

пример игры

Дым рассеивается под очередным порывом ветра. Вальдес хмуро озирается, его матросы рыщут по палубе "Ноордкронена", сгоняя выживших в кучу. Обычная, работенка, которая кажется скучной, пока его взгляд не натыкается на них.

У самого борта, развороченного ядром полусидят двое. Один – старший, без сознания, в разорванном, залитом кровью и испачканном копотью мундире неопределенного темного цвета. Лицо бледнее парусины, светлые волосы слиплись на лбу.
Ротгер щурится. "Неужели?"
Но нарочито не узнает.

Впрочем, куда интереснее второй. Юнец лет двадцати, не больше. Темноволосый, стройный, лицо перепачкано сажей и кровью, но глаза... О, эти глаза, горящие  яростным, почти безумным огнем. Он сидит над распростертым телом командира, как пес над поверженным львом, сжимая в дрожащей руке клинок. Им он и отмахивался от двух подошедших талигойцев, пытавшихся вытащить раненого.

– Отойди, щенок! – рявкает один из матросов.
– Не подходите! – голос юноши срывается, рука с саблей дрожит чуть меньше, чем голос. – Не троньте.. ад... капитана!
– Капитана? – матрос фыркает. – Какого еще капитана? Сейчас и тебя к нему уложим!

Ротгер лениво подходит, отстраняя матросов локтем.
– Тише, Вериль. Не пугай гостей. Что тут у нас? Птенчик защищает гнездо? – его взгляд цепляется за мундир раненого, задерживается на шраме на щеке, потом на перевязи, едва виднеющейся.

Юноша напрягается, видя знаки отличия на плече Ротгера.
– Я… я не отойду. Делайте что хотите. Но его не троньте. Он… он жив еще!

Ротгер качает головой, усмехаясь.
– Жив? Похоже на то. Но надолго ли, если ты будешь тут сидеть сиднем? Видишь кровь? Ему нужен цирюльник, а не геройская смерть как в ронделе.

Он делает шаг вперед и юнец инстинктивно сжимает руку на эфесе.
Ротгер морщится.
– Осторожнее, птенчик. Я не люблю, когда на меня машут, даже игрушками. Брось железку пока не поранил или себя, или своего... капитана – не дай Четверо, ткнешь его по неловкости.

Юноша колеблется. Взгляд вице-адмирала, спокойный и насмешливый, давит сильнее угроз матросов.
– Вы ему поможете? – с трудом цедит он
– Куда интереснее посмотреть, выживет ли он, чем доставить вам обоим удовольствие умереть тут красиво, – парирует Ротгер.

Его взгляд снова возвращаетс к раненому. Осколки в плече, грудную клетку зацепило. Бледен как смерть. Но дышит. Значит, борется.

– Так кто же твой храбрый, но неудачливый капитан? – спрашивает Ротгер небрежно, хотя знает уже ответ.
– Капитан! – упрямо повторяет юноша, глотая ком в горле. Я его... помощник. И я остаюсь с ним.
– Помощник? – Ротгер приподнимае  бровь. – Без имени? Без чина? Странные обычаи у дриксенских моряков.

И кивает матросам.
– Тащите носилки. А ты, помощник без имени, – добавляет Ротгер, глядя на юнца с внезапным, почти искренним любопытством, – держишься неплохо. Глупо, конечно, но… с огоньком. Не каждый кинется грудью на абордажную саблю ради своего капитана, зная, что шансов – ноль. Особенно когда тот уже, кажется, готов отправиться к Создателю.

Юноша выпрямляется.
– Я исполнял долг. Я – фок Фельсенбург. Руперт фок Фельсенбург.

– Фок Фельсенбург? – Ротгер присвистывает. – Вот это поворот! Правящий дом в адъютантах..., прости, в помощниках на корабле? Интересные птицы залетают в наши сети сегодня!
В его глазах мелькает азарт, знакомый тем, кто видел его в атаке. О, теперь все становится куда занятнее.

- Ладно, фок Фельсенбург, – тянет он, подчеркивая фамилию, глядя на краснеющие уши Руперта  – Раз уж ты так рвешься в плен вместе со своим "капитаном" – изволь. Но запомни –  в моем доме и плюются, и стреляют только по особому разрешению. Нарушителей – вон!

Он кивком указывает на носилки с Кальдмеером, которые уже несут к шлюпке.
– Доставьте обоих ко мне. Лучшую каюту – для… гостя. И скажите Марте – пусть достает бинты, иглы и что-нибудь покрепче. Шадди сегодня не подойдет – нужно что-то посерьезнее.

Третий фонарь у конюшен погас – верный знак, что пора спать, пока не получил выговор за нарушение дисциплины. Но унар Ротгер сидит на холодном каменном парапете у дальнего угла казармы, поджав длинные ноги. Вечерний ветер треплет его темные, непослушные волосы, на которые уже вторую неделю смотрит с осуждением Морли Гонт.  Сегодня он опять устроил Ротгеру головомойку. Не за фехтование – с клинком унар управляется лихо. И не за тактику – головой парень соображает. А за шутку.  Сегодняшний "успех" – Ротгер, пытаясь оживить сонное занятие по тактике, сравнил построение каре с танцем пьяных крабов на причале. Морли не оценил. Свист и два лишних круга по плацу с полной выкладкой. Спина теперь ноет невыносимо.

Ротгер плюется без цели. Королевская кузница героев. А ему здесь душно. Ходить по струнке, взвешивать слова, бесконечно держать спину прямо. Не жизнь, а маршировка под барабан старого капитана Грауэрта из Торки. Старик Грауэрт – ходячий устав, весь в шрамах, с лицом похожим на потрескавшийся старый башмак. Его уроки верховой езды – чистая пытка для Ротгера. "Унар! Вы сейчас на лошади или она на вас? Спина прямее! Взгляд – вперед, а не на облака!" – рявкает он, и Ротгеру отчаянно хочется лягнуть коня и умчаться куда глаза глядят.

И так каждый день. То он невовремя расхохочется на лекции по тактике. То "улучшит" герб на щите в зале славы, пририсовав какому-нибудь родовому зверю смешные усы. То на вопрос строгого аббата о смысле молитвы брякнет: "А чтобы ветер попутный был, святой отец!".  Какой смысл во всей этой дрессировке? В этих мундирах? В поклонах и церемониях? Он рожден для качки палубы под ногами, для крика чаек, для простой команды: "Поднять шверт! Полный бакштаг!". А не для того, чтобы гарцевать перед Грауэртами да Гонтами.

Ах, Хексберг! Мысленно Ротгер уже там. Чувствует под босыми ступнями теплые, шершавые доски причала, слышит крики чаек и скрип канатов, вдыхает терпкий запах соли и водорослей. Там он не "унар Ротгер", а просто Ротгер. Там можно было влезть в драку с портовыми сорванцами, обругать капитана за несправедливость (и получить за это подзатыльник, но честный!), украсть пирог у тетки Юлианы и угостить им старую хромую собаку. А здесь? Здесь за взгляд не туда – наряд вне очереди. За смех невовремя – выговор в приказе. За попытку подсунуть в суп живого таракана – реальный шанс вылететь из академии к кошкиной матери. Что он, в общем-то, едва не сделал на прошлой неделе. Старый Грауэрт, кряхтя, его тогда отстоял: "Парень дурак, но в бою пригодится. Шалости из него надо выбить, а не выгонять".

"Шалости", – усмехается про себя Ротгер. Он не шалит, а просто пытается дышать в этом каменном мешке, где вокруг лишь правила и чинопочитание. Завтра снова строевая. Снова Морли Гонт будет смотреть на него тусклыми глазами, словно на неудобный камешек в сапоге. Снова старый Грауэрт заставит залезать на коня, как будто он обезьяна. Снова будет искушение сказать что-то острое, смешное – и сорваться. И получить очередную взбучку.

Когда трое капитанов покинули зал и двери за ними закрылись, Рокэ скрестил руки на груди и, с усмешкой глядя на Дьегаррона, произнёс:

— Кажется, ты хочешь мне что-то сказать.

— Только то, что мы слишком давно не виделись, - Дьегаррон приблизился к Ворону и положил руку на его плечо. - Столько воды утекло.

— Всё течёт, всё изменяется, - ухмыльнулся Рокэ, замечая странный блеск в глазах старого друга.

Напряжение витало в воздухе, чувствовалось в манере говорить, жестикулировать, смотреть. Что-то тревожило маркиза Дьегаррона и интуиция подсказывала: это нечто не связано с предстоящей задачей. Или по крайней мере не совсем.

— Хорхе, - лёгкая улыбка не исчезла с бесцветных губ, но взгляд синих глаз сделался ещё пронзительнее, - между нами давно нет секретов. Не вижу причин их заводить.

Кэналлиец усмехнулся и опустил взгляд.

— От тебя ничего не скроешь, - вздох, но тяжелее, чем можно было бы.

— Скрываться будешь от Анхелы, - соберано глухо хохотнул. - Так что происходит?

Дьегаррон снова вздыхает. То, что в нём и в глазах покинувших зал капитанов скрывалось что-то инородное, Рокэ заметил сразу же. Но всему своё время, а теперь к выбранным им воротам где-то подбирается враг. Но пока Катарина спит или планирует следующую капризу, навроде вырубки сирени в окрестностях Аверона, есть несколько прозаичных минут. Которые, впрочем, тяжелели с каждым мигом, утрачивая дружескую беззаботность.

— Последнее время что-то происходит в Кэналлоа, - голос генерала приобретает отзвук стали. - Кто-то пытается сеять смуту среди твоего народа. На базарах говорят о том, что ты забыл свой дом и променял его на королевскую постель. Шепот, шуршание по углам.Ты знаешь, кэналлийцы любят тебя, они на твоей стороне. Но везде найдутся слабые духом, а мне не нравится откуда дует этот ветер. Мы стараемся отловить болтунов, но пока находим только попавшую в силки дичь, а не охотника. Ты говоришь, что в Талиге зреет восстание. Теперь я не могу отвязаться от мысли, что одно с другим связано.

Взгляд Дьегаррона тяжёлый и почти усталый. Война меняет людей, но и время справляется не хуже. Некогда задорный, вечно смеющийся, вечно молодой Хорхе Дьегаррон, лучший друг Карлоса Алва, теперь, кажется, остался где-то в тех временах, что теперь помнит только старый замок Алвасете. Там же, вместе с ним, гуляет и призрак мальчишки Росио.

Выслушав друга, Ворон криво усмехнулся, а потом, отвернувшись к одному из окон, за которым развесистыми кустами простиралась та самая ненавистная Королеве сирень, снова глухо рассмеялся. Но на этот раз совсем не весело и не легко. Так смеялся Кэналлийский Ворон, потомок Предателя и отродье Леворукого.

— Значит, они вернулись, - бормочет он сквозь смех. - Я ждал. Лэйэ Анэмэ, ты бы знал, как долго я ждал!..

Дьегаррон сосредотачивает тёмный взгляд на своём соберано, не разумея причину его странного веселья.

— О чём ты, amigo?

Рокэ смеётся ещё несколько секунд и возвращает потемневший взгляд на генерала.

- Убийцы Алехандро, - он произносит это с улыбкой, легко, но в голосе чувствуется чудовищный холод. - Ты знал, как он умер?

Лицо маркиза помрачнело. Историю об исчезновении старшего брата Карлоса он знал именно от него. Помнил, каким бледным, подавленным видел своего лучшего друга и не знал, как помочь. Алехандро Алва исчез, прогуливаясь в порту Кэналлоа, дорогой, которой ходил каждый день. Его искали, но не смогли найти, хотя рехидор Хоакин Альмейда почти перевернул весь остров. Кажется, они упустили время. А потом тело юноши было найдено привязанным к якорю. Алехандро Алва утопили, а его убийц не нашли. Карлос рвался мстить, но не знал кому. И всем сердцем переживал за младшего брата, тогда ещё одиннадцатилетнего мальчишку, которому запретили рассказывать правду. В тот год молчал весь Алвасете, ради того только, чтобы сохранить душу самого младшего из сыновей соберано.

По глазам Хорхе ответ на вопрос понятен.

— А когда узнал ты? - Дьегаррон нахмурился.

— В год, когда не стало матери, - отвечает Рокэ и синие глаза его кажутся светящимися каким-то глубоким, внутренним и недобрым светом. - Альмейда помог. Он тогда прожил у нас три сезона.

Дьегаррон не ответил, а Рокэ улыбнулся шире.

- Они пытались убить и меня недавно. В пятый раз, если уж быть точным.

Лицо маркиза перечёркивает ошеломление. Он знал о том страшном случае в доме на Винной улице несколько лет назад, но... в пятый? Когда это могло случиться? Почему паршивец всё скрыл?!

— Почему ты молчал? - мрачность трансформировалась в злость.

— Не видел необходимости, - ровно, всё так же легко.

Ему наплевать на собственную смерть. Как в ночь после похорон Карлоса, так и до сих пор!

Хорхе молчит, не давая себе продолжить. Все свои мысли он озвучит и потом. Или напротив, отбросит за ненужностью - мальчишку всё равно не изменить и не призвать к ответу.

—Я слышал, что покушение было совершено на Королеву. А ты защищал её, - кое-что долетало и на берега Дьегаррона.

— Это правда, - Ворон рассудительно кивает. - Её Величество и впрямь пытались убить и я защищал её. Но причинной тому был я сам. Охота велась на меня. Она оказалась жертвой обстоятельств.

— И ты думаешь, что те, кто когда-то убил Алехандро, охотятся и на тебя?

— Они охотятся на всех Алва, - снова усмешка. - Пытались даже на отца. Что до меня, это начинает происходит тогда, когда я им мешаю. Трижды они пытались разделаться со мной до восстания Борна, один раз после - видимо,  в отместку за повешение. И вот теперь. Когда зреет очередная смута. Но должен сказать, на этот раз они стараются лучше: пытаются ударить по Кэналлоа! Вспомнили старые дороги... Если я никак не умру от клинка и пули, то хоть на родной дом отвлекусь.

Он снова засмеялся, а генерал следил за ним по-прежнему без улыбки. Если бы враги соберано знали цену этому смеху, они бы поспешили убраться с кэналлийской земли.
У Карлоса Алва были наследственные материнские глаза - цвета спелых каштанов. Но сейчас, в сапфировом взгляде его брата читалась та же мстительная решимость. Разве что возраст и опыт добавляли Рокэ Алва больше уверенности в том, что он прольёт кровь своих врагов.
Остановить его уже нельзя. Хорхе Дьегаррон и не пытался.

— Ты можешь возвращаться в Олларию, - твёрдо произнёс кавалерист. - Мы сделаем всё, что ты сказал. Можешь на нас положиться. Мы будем ждать тебя, но если по каким-то причинам я пойму, что наша история идёт на новый виток, я не дам им увезти Королеву. Даю слово.

Рокэ приблизился к Хорхе и в свою очередь положил руку на его плечо. Тот перехватил её и крепко сжал, ладонь к ладони.

— Que los dioses estar contigo... (кэналл.)

***

Моро помчался во весь опор, за ним следовала пара всадников на полумориссках, которые изо всех сил пытались не отставать. Чёрный плащ развивался как вороново крыло и мрачная фигура Маршала Талига быстро удалялась с земель замка Аверон, двигаясь в сторону столицы. Огромные массивные ворота затворились, новые обитатели старого замка затаились внутри. Камеристка Кармэнсита смотрела в окно, глядя на исчезающего в зарождающейся весенней зелени соберано. Тонкие губы шептали старую молитву, руки, державшие мантилью Королевы, взволнованно сжали кружевную ткань.
Где-то там, на Западе, темнело небо, предвещая первую весеннюю грозу...

Катари не отнимает руки, наоборот, словно с облегчением, перестает комкать платье и кладет вторую свободную руку поверх ладони Джастина, цепляясь за него как за якорь.
- Я практически уверена, что моя мать причастна к смерти Магдалы. - наконец произносит королева, и слова даются ей тяжело. - Вряд ли Ги... Отравление - слишком омерзительный ход даже для его амбиций. Но мать... Да, она на такое способна и у меня есть все основания полагать, и, пожалуй, больше, чем у вас, что она способна не только на это. - она закусывает губы, почти до боли, спотыкается, не договаривая.
Кап-кап-кап - падают густые алые капли из опрокинутого кубка Пьера-Луи, и ногам опять холодно. Очень холодно.

- Но если вы, граф, спрашиваете, желала ли я смерти Магдале - то нет, никогда не желала. Если у меня и был когда-то дом, то он был в замке у Эпине, а не в Гайарэ. - ее голос чуть крепнет, а в прозрачных голубых глазах появляется что-то похожее на гнев. - Сейчас от этого дома уже почти ничего не осталось и не хочу добивать тех, кто уцелел. Честно, говоря, Джастин, я боюсь, что еще одна вспыхнувшая междоусобица, если и не лишит меня остатков семьи, то прикончит Жозефину Эпине точно. И если уж мы говорим откровенно... Не кажется ли вам, что если пытаться сунуть руку в осиное гнездо Гайаре, это будет попросту еще одна жертва на алтарь графини Каролины? Прямых доказательств.. - она снова кривится. - Не было и не будет.

Она вздыхает и закрывает глаза на несколько секунд. Как объяснить Джастину, что у нее до сих пор лежат несколько неотправленных писем в Торку для Жермона, написанные сбивчивым детским почерком?  Как рассказать о том, как трудно одновременно любить и ненавидеть свою семью, думать, кого еще из тех, кто ей дорог они спобны у нее отобрать, и понимать, что их смерть или арест все равно уже ничего не решит, ничего не исправит, а разлетится новыми сухими искрами, поджигающими и Эпине и Талиг.
Надо ли Джастину это знать вообще, или он кинется тогда на семью Ариго с удвоенным рвением? Надо ли ему знать про Ги? Про их попытки протолкнуть Феншо в фавориты? Про все то, с чем графу Васспарду предстоит столкнуться, если слухи о том, что он новый любимчик королевы станут слишком настойчивыми.

- Простите, Джастин, я звучу явно не как образец дочерней любви, хотя, безусловно она во мне тоже есть. Я полагаю, - и в глазах ее мелкает, что-то еще, что-то колкое, болезненное, что-то непроизносимое. - Я полагаю, вы бы тоже не спешили отдавать под суд вашего отца, даже если вы узнаете, что он причастен к каким-то преступлениям против тех, кто был вам близок?

Иногда язык тела может сказать куда больше, чем слова, ещё не успевшие сорваться с языка.
И то, как вздрагивает Катарина, то, как поднимает взгляд, в котором плещется тревога, а потом просит присесть, оглядываясь по сторонам, будто ожидая шпионов за каждым вторым кустом, говорит лучше неё самой: королева знает.

"Что-то знает", поправляет он себя, буквально заставляя не обращать внимания на холодом растекающееся по внутренностям подозрение. Не подпуская его в чуть замедленный кивок, размеренный шаг и, самое главное, в мысли. Пожалуй, тот редкий случай, когда Юстиниан был полностью согласен с отцом и его принципиальной, такой по иронии приддовской позицией не давать волю эмоциям, всегда взвешивая на весах расчета каждое дальнейшее действие. Правда, даже у железного Вальтера Придда было слабое место, а секрет появления на свет Габриэлы до сих пор считался в их семье почти что позорным, хотя сам Джастин никогда так не думал. И тем не менее...

— Подобное можно сказать о половине семей старой знати, Ваше Величество. — Подбирает он слова осторожно, почти филигранно. Вальтер бы гордился, если бы не предмет разговора. — И тем не менее далеко не каждый из тех, кто мог и делал, остался с незапятнанной репутацией.

Они встречаются взглядами, и Джастину вновь кажется, что это никакая не Оллария, а там, за деревьями, залитая солнцем и тонким ароматом цветущих лавандовых полей южная Эпинэ. Оба белокожие до бледности, они избегали жалящихлучей, самые жаркие часы проводя вот в таких же тенистых аллеях, у кромки водоемов или в беседках, увитых изумрудными лозами винограда, что не годились на вина из-за своей сладости, но прекрасно служили десертом за обеденным столом. Или просто баловством, когда он вытягивался во весь рост (уже приличный), срывая самую дальнюю, но и самую спелую гроздь, протягивая её девочке, что смотрела на него своими большими, чистыми глазами.
Точно такими же, как сейчас.

— Графиня Ариго была весьма осторожна. — После недолгой заминки он все же отводит взгляд, отгоняя уже никому ненужные воспоминания. О возможности породниться с Ариго уже напрямую в их семье речи никогда не шло. Наоборот, отец, казалось, был не слишком доволен даже браком Габриэлы, называя всех Борнов, собственных вассалов в прошлом, с "порченной" кровью, безумными. — Однако я уверен, что прав в своих выводах. Как бы мне не было жаль это говорить, Ваше Величество.

От её горькой, больной, однако такой настоящей улыбки хочется — краткое мгновение слабости — всё отрицать, сослаться на глупую шутку, прикинуться дураком, который ничего не понимает, а лишь повторяет чужие слова. Чужой навет.
Но мгновение проходит, а упорство и острая необходимость восстановить справедливость остаётся. И хотя на самой казни Карла Борна Юстиниан не присутствовал, ему рассказывали, как достойно себя вел муж сестры, целиком и полностью взяв вину на себя. Такой человек никогда бы не поднял восстание против законной власти по собственной воле — в этом он уверен был и раньше, однако понять, что именно послужило причиной такого глупого поступка, не мог.
До недавнего времени, пока ему в руки не попали письма Каролины Ариго.

Катарина садится на резную скамейку, но так резко, будто отшатывается от него в отвращении. И Джастину не остаётся ничего иного, кроме как не пытаться ухватиться за эту руку, но последовать за ней. Сидеть не хотелось, но возвышаться над королевой он не имел никакого права.

— Многие, да. — Он чуть склоняет голову, будто бы соглашаясь, но сам вспоминает другое: как оцепили Борн королевские гвардейцы, подавляя едва успевшее начаться, безнадежное восстание. Как кричала сестра, когда ее силой забирали в Васспард, проклиная Савиньяков, Олларов, Алву и даже собственного отца. А потом Карла казнили, и ещё одна тайна оказалась скрытой среди тихих прудов Альт-Вельдер. — Но пострадало куда больше людей, чем вы знаете. Вы ведь помните прошлого графа Борна? Думаете, он действительно готов был пожертвовать всем: жизнью, семьёй, женой, которую любил до беспамятства, будущим ради того, чтобы свергнуть Олларов, которые ему ничего плохого не сделали? Вы правда так думаете, Катарина, даже после того, как лично с ним говорили когда-то? Считаете, что помилование одних исправило смерть других?

Это кажется неправильным. Все кажется неправильным. Интересно, а нелепую смерть маршала Савиньяка тоже можно загладить применением родов? Но согласны ли с этим его вдова и сыновья?

Красивая чернокрылая бабочка садится на металлический край скамейки, лениво взмахивая резными крыльями так, будто готовясь в любой момент, как только почувствует опасность, взлететь. Но сейчас эту трусость Джастин не готов простить даже ей, этой красивой бабочке.

На нервные, порывистые и явно неосознанные касания браслета граф Васспард лишь отворачивается.

— Запутанно... Вот как.

Юстиниан вторит эхом, сжимая в руке чистый белый платок с вышитыми шелковыми нитями инициалами, который только что достал из кармана. В платке помятый, но вполне узнаваемый металлический шарик с едва заметным засохшим пятном крови. То, что Габриэла в порыве то ли ненависти, то ли безумия прихватила с собой из Борна на память.

— Позвольте я расскажу, как мне это видится, Ваше Величество. — Под тонким слоем ткани округлые формы картечи прощупываются вполне явственно. — Графиня Каролина Ариго, ваша мать, прекрасно знала, что ее единственная дочь не является приоритетной в списке невест Фердинанда Оллара. Именно поэтому она подстроила смерть Магдалы... Кажется, незадолго до смертельной "лихорадки" один из ваших братьев как раз приезжал в Эпинэ. — Джастин и сам понимает, что теперь его голос, пусть и не повышался ни на октаву, все равно звучит резко и неприятно. — Однако оставалась ещё Ирэна Придд, которая более чем всех устраивала. И тогда графиня Ариго подговорила Карла Борна поднять восстание, обещав военную помощь Дриксен. К тому же, зная амбиции своей сестры, могу лишь догадывать, что Габриэла с радостью поддержала идею вашей матери, ведь реставрация Раканов неизбежно бы возвысила всех его участников. Но восстание провалилось, Борны были дискредитированы, равно как и Придды. Не говоря уже о том, что родную сестру сумасшедшей никто не стал бы сажать на трон. Зато теперь дорога для единственной дочери графини Ариго была окончательно расчищена. Хорошая версия?

Джастин, наконец, останавливается, выдыхает и поднимает взгляд на королеву. Он не хотел ее обвинять, но почему прозвучало так, будто приговор уже подписан?

— Вы и не потеряете, если скажете, что не знали об этом. Даже если догадывались... Это не важно! — Остатки самообладания или просто здравый смысл оставляют его, кажется, в этот самый момент, потому что свободной рукой он находит тонкую кисть Катарины, сжимая ее в своей. — Скажите, просто скажите, Ваше Величество. И я вам поверю.

— Господин, я прибыл по вашему распоряжению.
Высокий, широкоплечий мужчина стоял неподвижно, чуть опустив взгляд. Ему двадцать два, но боевого опыта за его спиной более чем достаточного. Он не выпускал оружие из рук уже восемь лет.
Вот только это был не тот опыт, за который награждали медалями, давали звания и воспевали в поэмах. За его опыт только платили.
Зигмару Рэнду этого хватало.

— Хорошо. – От этого голоса по спине пробежали мурашки. Рэнд всегда чувствовал себя хищником, но рядом с герцогом Вальтером Приддом он ощущал себя словно кошка, упавшая в воду, где обитал огромный спрут. Он был обязан этому человеку всем, мало какой безродный сирота, не знающий своих настоящих родителей, удостаивался подобной чести.
Конечно, он был хорош, в том, что делал, но всё же оставался человеком с самого низа, который бы скорее всего умер ребёнком, так и не увидев настоящей жизни.
Рядом с такими могущественными и великими людьми как Вальтер Придд Зигмар чувствовал себя одновременно воодушевленно и растерянно.

— Тебя уже ввели в курс дела?
— Да. Но…
Зигмар замолчал. Никаких «но».
— Но?
По спине пробежали холодные мурашки.
— Но у вашего старшего сына лучшие учителя, знающие как преподавать фехтование куда лучше, чем я.
— Именно.
— Господин?
— Они учат моего сына фехтовать. Я хочу, чтобы ты научил его убивать.
Рэнд вскинул брови, а затем медленно кивнул:
— Я понял, господин.
— Тогда приступай.

***

В Васспарде Рэнд всегда ощущал себя бродячей дворнягой, по случайности забежавшей в роскошный и богатый замок, которой по одной ведомой владельцам причине позволили здесь остаться.
Не нравился гость фамильного замка приблизительно всем. Слуги с долей страха смотрели на крепкого вооруженного человека в скромных чёрных кожаных одеждах безо всяких знаков отличия. Стража оборачивалась, в их глазах читалось подозрение и недоверие. Один раз Рэнд, возвращаясь после доклада герцогу, даже мельком встретился взглядом с Ангеликой Придд и тут же поспешил убраться прочь, такого презрения и отвращения он не видел даже в глазах своих жертв.

И вот теперь старший сын Вальтера Придда, его наследник. Зигмар ждал своего ученика на специально отведённой под тренировки площадке. Погода была отличной, тёплой и солнечной, самое то для тренировки. Свои боевые клинки он оставил на перевязи, которую повесил на ограду, и теперь примерялся к учебному оружию.
Впрочем, наследник Вальтера не заставил его ждать.

— Юстиниан-Теофил-Георг, я прав?
Рэнд слегка поклонился. Этикетом он владел весьма поверхностно и понятия не имел как положен приветствовать впервые столь высоких особ.

Как же они не походили друг на друга!

Юстиниан-Теофил-Георг Придд, молодой юноша с благородным фамильным именем, красивым лицом, обрамлённым аккуратными рыжими волосами. Скоро он отправится в Лаик, станет сначала оруженосцем, затем сделает себе военную карьеру и в какой-то момент сядет на место своего отца, став новым герцогом, и будет учить уже своих наследников, вписав своё имя в летописи великого рода.

А напротив потрёпанный мужчина, светловатый шрам от чужого клинка рассекал покрытую двухдневной щетиной щёку, впрочем, на его теле шрамов можно насчитать куда больше, тёмные короткие волосы чуть растрёпаны. Зигмар Рэнд, не столько имя, сколько кличка для зверя. Он был убийцей, и убийцей он умрёт, будучи ещё молодым, когда столкнётся с противником, который окажется ему не по зубам, его имя никто не вспомнит, у него не будет даже могильного камня.

— Готовы показать мне что вы уже умеете?