Итак, «вступительный тест» остался позади.

Чигири, глядя на своих сокомандников, не разделял их воодушевления: в отличие от всех тех, кто пришёл сюда за успехом, мировой славой или ещё какой ерундой, он не собирался тешить себя дешёвыми иллюзиями — для него присутствие в «Синей тюрьме» должно было стать беспощадным крушением всех его надежд, личной катастрофой вселенского масштаба, жирной точкой в истории, так и не успевшей толком начаться. Ему не нужна была победа — наоборот, он всем своим существом жаждал поражения; он не был даже намерен пройти самый первый, отборочный этап — пожалуй, так было бы даже лучше, если бы он вылетел сразу — позорно, униженно, — но воля случая, к его мрачному меланхоличному неудовольствию, распорядилась иначе, и ему пришлось продолжить.

Тренировки наравне со всеми Чигири проводил без особого энтузиазма — только на беговой дорожке в нём, казалось, вспыхивала ненадолго искра интереса, но он не позволял ей разгораться дальше, держался скованно и зажато — и пусть даже так умудрялся превосходить остальных в скорости, это не приносило ему былой радости. В остальное время он старался держаться от команды Z подальше, предпочитая проводить редкие свободные минуты наедине с собой и своим самопрезрением. Ему не хотелось участвовать в дурацких разговорах, отвечать на дурацкие вопросы, делиться дурацкими стремлениями; ему вообще было наплевать на эту кучку восторженных дурачков.

Чигири быстро выяснил, что самыми спокойными местами после отбоя остаются видео-комната и тренировочная, и начал использовать их в личных интересах. Сегодня пересматривать в который раз записи мировых матчей у него не было настроения, так что после ужина он направился прямиком в тренировочный зал, собираясь в очередной раз как следует покопаться в собственной голове, где, к его разочарованию, было уже занято.

Кунигами.

Чигири запомнил его имя машинально в первый день: высокий парень с копной высветленных волос и чудовищным ударом с левой — он видел, как монструозно тот забивает в ворота. Он не собирался пялиться и мог ускользнуть незаметно, пока ещё был шанс, но почему-то всё равно застыл в дверном проеме, наблюдая за тем, как Кунигами виртуозно обводит мяч вокруг ступни и посылает его в полёт через искусственное поле — в этой одинокой игре скрывалось что-то завораживающее.

Когда-то Чигири сам был таким — первоклассным игроком, увлечённым, горящим футболом, жаждущим первых мест, уверенным, что станет лучшим нападающим… Теперь всё это осталось для него в прошлом, и он не планировал к нему возвращаться. Лучше было просто незаметно выйти обратно через приоткрытую дверь, пока Кунигами не обратил на него внимания, но именно в тот момент, когда Чигири готов уже был развернуться, мяч со звоном отскочил от штанги и, прокатившись по полу, остановился прямиком у его ног.

Чигири, опустив глаза, уставился на него почти с отвращением.

Итак, «вступительный тест» остался позади.

Чигири, глядя на своих сокомандников, не разделял их воодушевления: в отличие от всех тех, кто пришёл сюда за успехом, мировой славой или ещё какой ерундой, он не собирался тешить себя дешёвыми иллюзиями — для него присутствие в «Синей тюрьме» должно было стать беспощадным крушением всех его надежд, личной катастрофой вселенского масштаба, жирной точкой в истории, так и не успевшей толком начаться. Ему не нужна была победа — наоборот, он всем своим существом жаждал поражения; он не был даже намерен пройти самый первый, отборочный этап — пожалуй, так было бы даже лучше, если бы он вылетел сразу — позорно, униженно, — но воля случая, к его мрачному меланхоличному неудовольствию, распорядилась иначе, и ему пришлось продолжить.

Тренировки наравне со всеми Чигири проводил без особого энтузиазма — только на беговой дорожке в нём, казалось, вспыхивала ненадолго искра интереса, но он не позволял ей разгораться дальше, держался скованно и зажато — и пусть даже так умудрялся превосходить остальных в скорости, это не приносило ему былой радости. В остальное время он старался держаться от команды Z подальше, предпочитая проводить редкие свободные минуты наедине с собой и своим самопрезрением. Ему не хотелось участвовать в дурацких разговорах, отвечать на дурацкие вопросы, делиться дурацкими стремлениями; ему вообще было наплевать на эту кучку восторженных дурачков.

Чигири быстро выяснил, что самыми спокойными местами после отбоя остаются видео-комната и тренировочная, и начал использовать их в личных интересах. Сегодня пересматривать в который раз записи мировых матчей у него не было настроения, так что после ужина он направился прямиком в тренировочный зал, собираясь в очередной раз как следует покопаться в собственной голове, где, к его разочарованию, было уже занято.

Кунигами.

Чигири запомнил его имя машинально в первый день: высокий парень с копной высветленных волос и чудовищным ударом с левой — он видел, как монструозно тот забивает в ворота. Он не собирался пялиться и мог ускользнуть незаметно, пока ещё был шанс, но почему-то всё равно застыл в дверном проеме, наблюдая за тем, как Кунигами виртуозно обводит мяч вокруг ступни и посылает его в полёт через искусственное поле — в этой одинокой игре скрывалось что-то завораживающее.

Когда-то Чигири сам был таким — первоклассным игроком, увлечённым, горящим футболом, жаждущим первых мест, уверенным, что станет лучшим нападающим… Теперь всё это осталось для него в прошлом, и он не планировал к нему возвращаться. Лучше было просто незаметно выйти обратно через приоткрытую дверь, пока Кунигами не обратил на него внимания, но именно в тот момент, когда Чигири готов уже был развернуться, мяч со звоном отскочил от штанги и, прокатившись по полу, остановился прямиком у его ног.

Чигири, опустив глаза, уставился на него почти с отвращением.