Голос Влада, тяжелый, точь-в-точь как у его отца, никак не утихал – эхо их громкой ссоры было все еще звонким. Повздорили они – ничего, казалось бы, необычного, ведь без брани с Ольгимским Мария будто бы и вовсе общаться не умела. Но в этот раз что-то было иначе. Он ее не боялся. Он был ею разочарован. Пытался сказать, что играть с человеческими жизнями забавы ради, нашептывая Александру на ухо имена тех, кто сойдет за добровольцев, – даже для нее слишком; особенно в их незавидном положении: на пороге полного карантина, без необходимых средств для борьбы с заразой. Но Мария этого слышать не хотела, а когда поняла, что, возможно, ошибается, что, возможно, и вправду заигралась, – растерялась. Подумала сначала, мол, «не Ева ли заразила» ее переживаниями пустыми? Но потом поняла.
 
Не страхом и не волнением она была ведома – интересом, что зудел в груди, что назойливым писком звенел в ушах, складываясь в звуки имени столичного доктора. Данковский для нее – хитрая головоломка, запертая на ключ шкатулка, которая манит и притягивает взгляд: что скрыто за этой резной крышкой? Какие мысли бродят в его непокорной голове? Что прячет он за желваками, гуляющими по скулам, когда кто-то вздумает ему перечить? Как он размышляет, как двигается и, самое важное для Каины, как собирается противостоять тому, чему даже Симон, вероятно, не смог?
 
Она ведь не только свою жизнь готова была Данковскому вверить, но и жизни других, столь ценных для нее людей.
 
С хитрым прищуром, но молча, внимала Мария каждому слову. Упрямство его – почти восхитительное, если бы не было таким раздражающим. Он сидел на кушетке, пытаясь сохранить остатки достоинства, граничащего со спесью (в этом они с Марией были особенно схожи), – но дрожь в руках и бледность лица, были куда красноречивее любых его слов. Сейчас уверения Данковского в том, что он не собирается умирать, звучали не больше, чем пустые обещания.
 
— Ты так и не ответил на мой вопрос, – неужто он действительно думал, что витиеватыми умозаключениями сможет запутать ее, усыпить бдительность и скрыть главное? И зачем? Не вездесущ взор Марии, но он простирается далеко за пределы Города, дальше сознания – что Данковского, что ее собственного. — Винишь Сабурова в том, что он полномочиями ради личного пренебрегает, а сам-то? — ее голос был холоден, а взгляд – насмешлив и жесток; за мгновение изменилась Мария в лице. — Я не просила тебя рисковать, – продолжала она, не давая ни слова ему вставить. — Я просила тебя сберечь. Скажи, как ты думаешь сдержать данное мне слово, если сам на ногах еле держишься? Какой толк от этих отчетов, если в них некому будет разбираться? – Мария не одергивает руку из его, но сжимает так сильно, что почти делает больно самой себе, и от этого только злее становится. Она позабыть успела, что способна чувствовать так много и так ярко.
 
Как он смеет ослушаться ее указа? Недооценивает, может, не воспринимает всерьез?
 
Раздумывала Мария недолго – тут же склонилась к нему ближе, так что между ними осталось лишь несколько сантиметров. Ее глаза впились в его взгляд, словно пытаясь пробраться через зрачок в самую душу. — Неразумно? — рассмеялась она Данковскому прямо в лицо. Протянула руку, костяшками пальцев коснулась его щеки и провела по ней вниз, словно жар его кожи собирая в свою ладонь. — Что может быть более неразумным, чем борьба с неизбежным? — сразу и не поймешь, что она имела в виду. Потеряла надежду так рано? Хотела задеть за живое, напомнить, что он только и делает, что бросает вызовы, противостоять которым твердо не может? Намерения Марии - туманны и беспорядочны; она, возможно, и сама не до конца понимает, что вытворяет. Не умеет она линии читать – только спутывать, в хаос порядок превращать.
 
Ее пальцы скользнули ниже, коснулись подбородка Даниила и слегка приподняли его лицо. Мгновение тишины – и она резко склоняется еще ближе, накрывает его губы своими в нахальном поцелуе, не оставляя возможности воспротивиться.
 
Незримая тонкая нить, протянувшаяся между ними с самой первой встречи, с самого первого дня, связала этим поцелуем их сознания воедино – пусть всего на несколько мгновений, но и этого было достаточно. Неудержимым потоком, жаром и вспышками огня, звоном бьющегося стекла и кипящей кровью, выплеснулось на Данковского то, что во снах Мария в ночь его прибытия видела. Ни одного четкого образа, но даже этого было достаточно.
 
Достаточно для того, чтобы Мария отпрянула резко, словно обжегшись. Она распахнула глаза и с ужасом поймала во взгляде Даниила промелькнувшие отголоски ее видений. Она не должна была позволить этому случиться.
 
Она ведь этого действительно не желала. Будет ли достаточно одного нежелания, чтобы поцелуй ее не стал проклятьем смертельным для Данковского?