Ноздри заполнял тяжёлый, но приятный и знакомый запах влажной земли, прогретой солнцем, казалось, до самых недр. Острый звериный слух ловил копошение живности в почве и глубоко, за глинистой толщей, мерный рокот подземных вод. Это – жизнь, простая и жестокая, основанная на бесконечном круговороте пожирания, сама её голая, неприглядная эссенция. На увитой жилами, напряжённой шее быстро билась венка, тяжело ходили меха груди в хриплом дыхании – кем бы ни был пленник нацистского подземелья, первым, что он отчётливо осознал, было понимание того, что он не может надышаться этим тяжёлым, почти илистым ароматом. И в этой живой, беспрестанной двигающейся среде будто не было никакого места женщине, вываянной в тусклом янтаре безвременья – настолько неестественным выглядел вакуум, в который вдруг неведомая сила заключила их обоих.
Джеймс.
Каким бы ни были повороты твоей судьбы, помни, что ты, в первую очередь, человек.
Человек. Не зверь. Не лабораторная крыса в неведомом растворе, не хорошо оплачиваемый палач с инстинктами природного хищника. Висок обжёг холод чужого касания, затем её стянуло плёнкой чужой запёкшейся крови – прикосновение, как мост между небытиём и реальностью, будто на мгновение оборвалось в бесконечном моменте.
Джеймс, посмотри на меня.
Сиюминутным движением век пленник смахнул наваждение, эхо сердечного и нервного барабанного боя и оторопь, что родилась из заторможенного человеческим разумом звериного инстинкта рвать любую угрозу собственному существованию. Две проскользнувшие секунды стянули рану, через которую ещё зияло кровавое прошлое, дышащее на Джин смрадом сомнительных решений, и мгновение спустя человек вышел на свет. Инстинктивно, как любое живое существо, что тянется к теплу, пережив арктическую тьму беспамятства. Теперь-уже-снова-Джеймс сморгнул и сомнамбулически медленным движением положил наждачно-шершавые пальцы на тонко начертанные, бледные и прохладные костяшки женщины, казалось, вовсе не принадлежавшей знакомому, бренному миру.
— Кто ты? — на выдохе, хрипло произнёс Джеймс, до конца не уверенный в том, что именно имеет в виду.
Имя? Принадлежность к какой-либо стране? Саму сущность?
— Меня зовут Джин. Джин Грей. — помогла ему определиться незнакомка. Её голос оказался тем самым маяком, настоящим и звучным, даже в тесных условиях помещения, больше напоминающего теперь пещеру, точно укрощённую геометрией металлической обшивки.
Однажды ночью я услышала твой голос [это был крик о помощи? нет, мольба о смерти] с другого конца земли.
Джеймс неуверенно покачал головой, отнял руку и нахмурился, кажется, запамятовав о том, что стоит время от времени закрывать глаза, дабы увлажнить сетчатку – Джин Грей совершенно точно не шевелила губами, но голос, который только что слышал мужчина, был неотличим от настоящего. Разве что не имел направления звучания, точно возник сам собой где-то посреди мыслей. Отчего-то ему даже в голову не пришло, что стоит хорошенько покопаться в собственных воспоминаниях, чтобы найти ответ на невысказанный, слишком абстрактный вопрос – «Что произошло?». Он взглянул на спутников Джин совсем другими глазами и вдруг понял, что является причиной их напряжённого внимания. Затем, точно мелкими шажками по следам изгнанных из рая, Джеймс понял, что обнажён.
– Я… господи, я вообще ничего не помню, – наконец, сокрушительно заключил он и тотчас исправил вселенский баланс равновесия в обращении к высшим силам, – Какого чёрта? Я кого-то ранил? Убил?
Вопросы звучали так, как будто были на повестке дня в течение всего жизненного пути мутанта, но утверждать это наверняка он не мог. Только полагаться на смутные умозаключения, основанные на инстинктах. Инстинкты, точно псы, норовили ластиться к мисс (миссис?) Грэй и предупредительно щериться на всех остальных.
