[indent] Под ногами хрустит снег, вокруг шумят автомобили, город надрывается в ночной какофонии звуков, и это лучший саундтрек, под который вся жизнь летит к чертям.
[indent] Невыносимо-ярким и приторно-розовым горят магазинные вывески в виде сердец: скоро из кошельков потекут деньги на шоколадные конфеты, букеты роз и пачки презервативов. Клем в это время обычно даёт камерные концерты для парочек, которые либо пьяными лезут на сцену в попытке засосаться, любо обжимаются по всем тёмным углам, в которые только можно завалиться. Сейчас она понятия не имеет, какое сегодня число и какой день недели, и просто стоит напротив одной из вывесок, позволяя алому неону слепить глаза, подставляя лицо холодному красному свету и тщетно пытаясь сосчитать собственный пульс. Клем сжимает в кармане телефон, царапает ногтями с облезлым чёрным лаком экран, перебирает между пальцев брелок в виде молочного коктейля и ждёт, невыносимо ждёт, что вот сейчас раздастся звонок и кто-то объяснит, во что превратилась её жизнь.
[indent] Но телефон молчит, последние её звонки — сплошные исходящие, бесплодные попытки дозвониться до Титча и вытрясти из него всю душу вопросами, что он с ней сделал. «Номер больше не обслуживается», — вещает равнодушный механический голос. Отель, где он остановился и номер которого есть у Клем, не даёт никаких ответов: постоялец Джеймс Титч не числится среди гостей. Потом у неё садится телефон. А на дохлую нокию никто не сможет позвонить.
[indent] Нужно вернуться на квартиру и закинуть мобильный на зарядку, но Клем мучительно страшно перешагнуть порог и оказаться вновь в месте, где в спёртом душном воздухе расползается железный запах её крови. Мелькает шальная мысль позвонить родителям, впервые за десять лет. «Привет, мам. Как дела? Папа уже вышел из тюрьмы? Слушай, у меня проблемы. Можно я приеду? Люблю-целую, скоро буду». Но идея отбрасывается почти сразу же: ноги её не будет в Брантфорде. Она не справляется со своей жизнью самостоятельно.
[indent] Клем хмурится, когда ловит взглядом своё отражение в тёмном стекле витрины: то ли сбежала из психушки, то ли выползла из холодильника при морге. На обветренных губах засохла бурой корочкой кровь — Клем не удивится, если где-то успела удариться головой и словить сотрясение мозга. Она вообще мало что помнит в последние ночи: будто бы попала в комнату без дверей, и кто-то каждый раз выключает в её мозговой коробке свет, лампочка меркнет, стирается большая часть памяти, а потом Клем обнаруживает себя где-то посреди домов, улиц, машин и людей.
[indent] А ещё впервые замечает, что ходит босиком по снежному городу: ботинки так и остались в квартире, ей было совсем не до них, когда хотелось просто убраться куда подальше из четырёх стен.
[indent] Клем неуверенно толкает стеклянную дверь перед собой, оказываясь в забегаловке 24/7. Здесь светло, тепло, мало людей и пахнет острыми мексиканскими лепешками, а ещё чёрной жижей из кофейного автомата. Желудок словно врос в позвоночник и свернулся узлом от голода, но когда перед Клем ставят тарелку с буррито, она смотреть на него не может — желчь скапливается во рту, а она пулей выбегает из-за стола в уборную, где пытается выдавить из себя хотя бы что-то из еды (когда она вообще ела в последний раз?) и не рыдать слишком громко над унитазом. Не получается: в дверь стучат, женский голос участливо спрашивает, всё ли у неё хорошо.
[indent] У Клем всё просто охуенно. Просто Титч подсыпал ей что-то. Или заразил какой-то дрянью. Или она залетела. Вариантов — полно, но все они дерьмовые.
[indent] Забегаловку она оставляет, так и не притронувшись к еде, но не забыв оставить хотя бы немного чаевых. Она просто идёт по городу, засунув руки в карманы толстовки, натянув капюшон на голову как можно сильнее, и поворачивает куда-то в переулки, которыми обычно иллюстрируют криминальные хроники. Сгорбленные над горящими мусорными баками силуэты, дома из картонных коробок, шорохи в распахнутом и перебираемом зелёном мусорном контейнере — добро пожаловать на дно жизни. Клем греет руки о мусорный бак вместе с бездомными — одной женщиной и двумя стариками. Кто-то из них передаёт по кругу стеклянную бутылку — невыносимо пахнет спиртом, Клем не пьёт неразбавленную водку, она вообще старается не пить, но сейчас ей очень нужно согреться хотя бы чем-то, и водка отнюдь не худший способ. Горячительное не помогает, лишь мерзко горчит на языке. Один из бродяг расспрашивает, что у неё случилось, ведь раньше он не видел её в этом районе — Клем не знает, что ему ответить, да и отвечать ли вообще. Вместо этого просто уходит, пошатываясь и тяжело опираясь о стену: она бы почку отдала, чтобы только нормально поесть.
[indent] Всё это — один затянувшийся кошмарный сон. Титч чем-то напичкал её, и всё происходящее — повреждение мозгов, в которых винты сорвались из-за убойной химии. Клем не употребляет, но уверена, что это точно наркота: перед глазами проносятся все просмотренные сериалы и фильмы про наркош, и всё её состояние похоже на ломку, только непонятно, чего именно хочется.
[indent] Клем сидит у стены, под огромным граффити анархической А, намалеванной красной краской, и покачивается из стороны в сторону, обхватив себя за колени. Кто-то из прохожих кидает ей монетку, но Клем не бездомная. Просто у неё проблемы. Залитая кровищей ванная в квартире. Провалы в памяти. Белый шум в ушах. Металлический привкус во рту. Другой сердобольный аккуратно касается её плеча: наверное, проверяет, не откинулась ли и нужно ли ему вызвать копов с медиками. Клем говорит что-то совсем невразумительное, прячется от чужого сочувствующего взгляда под капюшоном, нервно облизывает губы, перебирает между пальцев монетку, а потом всё же поднимает взгляд на незнакомца.
[indent] У того забавный пёстрый шарф: зелёный-оранжевый-белый — он что, ирландец до мозга костей? За мягкой полосатой шерстью видно шею с тремя родинками у самого кадыка, а ещё он сглатывает слюну, когда что-то говорит, и в воздух вылетает облачко пара с его губ, а бьётся венка под его челюстью очень явно, хочется поцеловать её.
[indent] Кто-то снова выключает лампочку в её черепной коробке.
[indent] А потом включает.
[indent] Наконец-то хотя бы какое-то тепло: Клем не открывает глаз, чувствуя, как в груди у самого сердца разливается мягкое тепло, обжигает губы мягким жаром, остывает на пальцах. Хочется продлить это мгновение тепла и сытости — желудок наконец-то перестаёт сворачиваться в спирали, и Клем готова рыдать от того, какое же облегчение не чувствовать этот мучительный голод. Да, у неё есть проблемы: кинувший её продюсер, неудавшаяся попытка свести счёты с жизнью, абсолютная жопа с деньгами и провалы в памяти. Но они сейчас кажутся такими незначительными и крохотными рядом с тем, что наконец-то горло не обвито колючей проволок, а в желудке не свился клубок змей. Можно открыть глаза и даже улыбнуться миру немного.
[indent] Только-только рождённая довольная улыбка замирает на лице и в следующее мгновение трескается в гримасу, когда перед глазами возникает тело прохожего со вскрытым горлом: он лежит рядом, под ним на снегу расползается алое пятно, а её пальцы сжимают сорванный шарф как дохлую пёструю змею. А вместе с этим всем порождением больного и отравленного разума — новое лицо случайного свидетеля.
[indent] — Я могу всё объяснить, — вообще-то ни хрена она не может объяснить, но нужно защищаться. — Пожалуйста, только не вызывайте копов.
[/float]
